Олег Кожевников - Комкор

Закончив давать указания Брызгалину, я быстрым шагом направился к трофейному грузовику. В его кузов, под тент, уже загрузили раненых танкистов, а их командир стоял у кабины «хеншеля», ожидая меня. Когда я подошел, лейтенант Быков как-то несмело, запинаясь от волнения, спросил:

– Товарищ подполковник, а правду бойцы говорят, что ваша бригада наголову разбила 47-й моторизованный корпус немцев? Я, конечно, видел в кузове пленных фашистов, но все-таки – уничтожить моторизованный корпус. это же уму непостижимо!

– Это почему же непостижимо? Что мы – хуже немцев воевать умеем, что ли? Они, вон, мочат наших с воздуха, – я кивнул на продолжавшие чадить останки автомобилей, – а мы их из засады долбим. Ты еще в пушечный броневик не заглядывал. Если бы узнал, кого мы там везем, вообще бы в осадок выпал. А там сидит связанный не кто-нибудь, а сам командующий Второй танковой группой немцев. Слышал о таком?

– Неужели сам генерал Гудериан?

– Он, родимый! Теплого взяли, только ребята помяли его чуток, а так ничего, живехонький, и мешок с секретными документами при нем! А они ой как нужны сейчас нашему командованию. Теперь, лейтенант, ты понимаешь, почему необходимо спешить и ни в коем случае не останавливаться? Нет у нас времени сейчас даже на жалость и сострадание! Если командование вовремя не получит эти бумаги с секретными планами немцев, прольется русской крови в тысячи, в миллионы раз больше. Ладно, лейтенант… Думаю, ты вник и будешь гнать вперед без остановки. Не тормози, если даже на твоем пути будет лежать раненый человек, который не в состоянии отползти с дороги: вперед, и никаких гвоздей, только это сейчас может нам помочь. А теперь дуй к танкам, командуй заводиться, и начинаем движение, времени на болтологию уже нет. Как договаривались, твои два танка катят первыми, за вами впритык следует моя колонна. Остановка перед мостом через реку Зельву; там, недалеко от дороги, есть небольшая рощица, вот к ней и сворачивай – будем под деревьями маскировать нашу технику. Места для этого дела уже должны быть оборудованы. Мои ребята наверняка между деревьев натянули маскировочные сети. Все, лейтенант, время пошло.

Когда лейтенант трусцой побежал к танкам, я запрыгнул на подножку грузовика и еще раз оглядел панораму окружающей местности. Мой взгляд зацепился за разорванный остов ЗиСа, а вернее, за лежащий недалеко от него практически неповрежденный большой горшок с фикусом. А я еще тогда гадал, что это непонятное вылетело из взорвавшегося лимузина во время налета. Со стороны, наверное, это смотрелось более чем странно, когда из столба огня и дыма вдруг вылетело ядро с зеленым, развевающимся хвостом. Так вот что это было, и нет тут никакой загадки или мистики, а только чудовищный цинизм большого начальства. В такое тяжелое время, вместо того чтобы вывезти из зоны боевых действий хоть кого-нибудь, кроме себя – ребенка, например, или беременную женщину – прихватили, сволочи, любимый фикус. Вот и получили по заслугам.

Про себя матерно выругав этих вечных хозяев жизни, разъезжающих на подобных лимузинах, я перевел взгляд на ремонтирующийся танк. Шерхан там уже вовсю командовал, даже звук работающего двигателя «хеншеля» не мог заглушить его зычных выкриков. Только когда взревели дизеля двух танков, Шерхана не стало слышно; победный их рев и вырвавшиеся вслед за этим черные выхлопы послужили для меня сигналом – пора. Я, забравшись в кабину, скомандовал Синицыну двигаться за крайним танком, сохраняя дистанцию метров в десять.

Эти пять километров до заслона Бедина, наверное, будут мне сниться всю жизнь, в виде самого страшного кошмара. Зрелище, открывающееся из кабины «хеншеля», было чудовищным. Даже в Финскую войну, когда я увидел полностью раздраконенную колонну советской техники, было гораздо легче – все-таки это были военные, такие потери во время боевых действий были неизбежны, к тому же трупы и сгоревшая техника были частично занесены снегом. А тут ничем не прикрытая жуть войны грубо выпирала наружу. Смрадная вонь от чадящей техники и тот невыносимо-сладковатый запах от начинающих разлагаться трупов людей, лежащих вперемешку с тушами убитых домашних животных, так и били в открытые окна «хеншеля». Я старался смотреть в сторону от дороги, но взгляд непроизвольно возвращался на эту жуткую колею, пробитую танками, двигающимися впереди нас, красную от крови людей и животных, раздавленных гусеницами этих боевых машин. Вполне вероятно, что под этими гусеницами завершили свой жизненный путь и люди, просто раненные во время немецких бомбардировок.

Но, слава богу, все когда-нибудь кончается, закончилась и эта адская дорога. Мы наконец добрались до места дислокации заслона Бедина, сползли с дороги смерти и укрылись в рощице под маскировочными сетями, натянутыми между деревьев рядом с полуторками из отряда Бедина.

Только красноармеец Синицын остановил «хеншель» – еще не успел даже заглушить двигатель, – как около трофейного грузовика материализовался знакомый сержант госбезопасности. Я даже вздрогнул от неожиданности – только что рядом никого не было, и вдруг я, распахнув дверь, уперся взглядом прямо в физиономию сержанта госбезопасности Лыкова, как обычно невозмутимую. «Ей-богу, натуральный сторожевой пес, – подумал я, – стоит появиться в расположении подразделения Бедина, как этот цербер уже тут, со своим неизменным каменным выражением лица – ну и нервы у мужика, несмотря на любые катавасии, спокоен, как удав». Нравился мне этот парень не только своим спокойствием, но и тем, что имел необъяснимое чутье, возникать перед командованием тогда, когда было нужно, или если намечались какие-нибудь важные события. Ничего не скажешь, умели энкавэдэшники подбирать кадры в свои подразделения.

Как только я спрыгнул с подножки грузовика, Лыков вытянулся и стал бодро докладывать о положении дел в заградотряде – так энкавэдэшники стали называть созданное по моему приказу формирование. Информация эта была, так сказать, весьма развернутая, пополненная личными наблюдениями сержанта. Конечно, это был необычный для стороннего наблюдателя доклад, но уж именно такой стиль общения с сержантом госбезопасности у меня сложился. Лыков мне полностью доверял и уважал, может быть, даже больше, чем своего непосредственного командира, лейтенанта госбезопасности Бедина. И все после моих действий по расформированию лагеря интернированных польских военнослужащих, но, честно говоря, так, не по-уставному, общаться с Лыковым мы начали довольно давно. Именно этот сержант госбезопасности сначала очень дотошно проверял наши документы, когда я вместе с Шерханом и Якутом направлялся из Москвы в 7-ю ПТАБР, только начинающую формироваться. Тогда, убедившись, что мы именно те, за кого себя выдаем, он очень любезно предложил передохнуть в периметре, охраняемом бойцами НКВД, а утром обеспечил нам безопасный и беспрепятственный проезд до места формирования бригады. Ну как после этого можно относиться к человеку? Естественно, с симпатией.