Александр Харников - Царьград (сборник)

В некоторых случаях я ставил Пирогова ассистировать во время особо сложных операций, чтобы он своими глазами увидел, как мы спасаем тех, кого в его время признали бы безнадежными. И Николай Иванович исправно подавал инструменты ведущим операцию хирургам, некоторые из которых были вполовину его моложе.

И вот сегодня, когда наконец наступило некоторое затишье, мы с Николаем Ивановичем выбрались из пропахшей кровью, гноем и лекарствами палатки на свежий воздух. Уединившись в садике бывшего султанского дворца, мы присели на лавочку и продолжили начатую ранее беседу.

– Я всё понимаю, Игорь Петрович, – сказал Пирогов, – у вас превосходная медицинская техника, способная делать чудеса, замечательные, отлично знающие свое дело хирурги, фельдшеры и медицинские сестры. Но, по-моему, у вас главное – это отношение к больным и раненым. Как часто мне приходилось сталкиваться с равнодушием и черствостью тех, кто должен оказывать помощь страждущим, тем, кто ожидает от врача милосердия. Помните, Игорь Петрович, как вы рассказывали мне о том, как здесь, в вашем госпитале спасли от верной смерти замечательного художника Василия Васильевича Верещагина? Он непременно бы умер от того «ухода», которым был окружен в нашем госпитале. И как быстро он здесь пошел на поправку. А ведь рана, как я узнал, была у него не такая уж тяжелая. Даже без ваших лекарств, этих, как вы их называете, «антибиотиков», его вполне можно было вылечить.

– Да, Николай Иванович, – ответил я, – внимание к больному, сострадание к нему – это не менее сильное лекарство, чем наши антибиотики. И мы об этом помним. Особенно это важно для военных врачей. Молодые и здоровые люди, получившие раны в бою, нуждаются в сугубом внимании. А сколько наших врачей, оказывающих раненым первую помощь на поле боя, погибли… Эх! – Я взмахнул рукой, вспомнив ребят, с кем вместе учился в Военно-медицинской академии, тех, кто погиб в Чечне, Абхазии и других горячих точках. Кто-то был застрелен снайпером, кто-то подорвался на фугасе, сопровождая раненых, кому-то просто перерезали глотку «повстанцы», о доблести и гуманности которых верещали в СМИ иностранные да и некоторые наши журналисты.

– Я понимаю вас, – со вздохом сказал Пирогов, – многие из моих коллег в осажденном Севастополе тоже погибли при исполнении своего священного долга военного медика. Вообще же, дорогой Игорь Петрович, война – ужасная вещь, и я каждый раз жалею, что молодые, полные сил люди гибнут, так и не совершив то важное и хорошее, что они бы, возможно, совершили в своей жизни. Впрочем, войны начинают политики, а гибнут на них совсем другие.

– Николай Иванович, – сказал я, – я всё прекрасно понимаю. Но наша миссия на этих войнах – минимизировать потери и сделать эти войны менее кровопролитными. К тому же, Николай Иванович, похоже, у нас снова появилась работа. – Я указал Пирогову на санитаров, которые несли кого-то на носилках к нашей палатке-операционной.

Но я, к счастью, оказался не прав. Это не был очередной раненый, прибывший на вертолете с фронта. Госпитализировали молодую гречанку, у которой начались роды, и по просьбе ее свекра, ее отправили к нам. Муж гречанки ушел в крейсерство на каперском пароходе вместе с нашим «Североморском». Потому она считалась как бы женой военнослужащего. К тому же роды были тяжелыми, и местные повитухи, убедившись, что им самим не справиться, сказали, что спасти роженицу могут только русские чудо-доктора. Наш дежурный врач, осмотрев больную, вынес вердикт – необходимо провести кесарево сечение.

– Вот, видите, Николай Иванович, – сказал я Пирогову, велев подготовить гречанку к операции, – во время войны люди не только умирают, но и рождаются. Вы не поможете мне?

– С преогромным удовольствием, Игорь Петрович, – с улыбкой сказал мне Пирогов и отправился мыть руки и облачаться в стерильную одежду врача-хирурга.

11 июля (29 июня) 1877 года, вечер. Константинополь

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной

Сегодня почти все наши сухопутные части, сведенные в механизированную бригаду, выступили к Шипкинскому перевалу. За тот месяц, что прошел с момента освобождения «Второго Рима», у многих из нас завелись друзья и знакомые среди христианского населения бывшей столицы Оттоманской империи.

А нехристианское население резко уменьшилось, ибо мы разрешили беспрепятственно и абсолютно легально всем желающим выехать на ПМЖ в Анатолию. Существовало только одно «НО». Беспрепятственным этот путь был только для бедноты, для торговцев и мастеровых. Для пашей, беков, эмиров и прочих беев «пропуском» стала обязательная сдача в казну Югороссии имущества, награбленного поколениями их предков у христианских народов. Оставшиеся должны были или где-то работать, или положить зубы на полку, добывая пропитание любым легальным способом. А те, кто пытался сделать это нелегально, попадал в каталажку. Оттуда у них было два выхода – или на принудработы, или отправка с очередным караван-конвоем в Анатолию.

Крупные денежные штрафы были наложены на купеческие и банкирские дома, в основном греческие. Так их наказали за сотрудничество с султанским режимом. Те же купцы, которые по дешевке скупали у башибузуков добро после погромов, понесли более строгое наказание. И них конфисковали всё имущество, а сами купцы, точнее, «барыги» – скупщики краденого, загремели в тюрьму. А особо «отличившиеся» были торжественно повешены на рыночной площади.

Короче, за этот месяц город был основательно вычищен. Сегодня утром случилось еще одно событие. Император Александр II прислал на имя поручика Никитина телеграмму, в которой за долгую и преданную службу поздравил его майором. Видимо, после спасения любимой дочери из британских застенков Александр II стал особо щедр на ордена и чины.

Ранее поручик, а с сегодняшнего дня майор Никитин, используя свои старые связи среди греков, наладил агентурную сеть, которая выявляла шпионов иностранных разведок, главарей разбойничьих шаек и наркоторговцев. С ними разговор был короткий. Город находился на военном положении, и потому приговоры выносились максимально строгие и приводились в исполнение без проволочек.

А вот майор Леонтьев нас покинул. Нет, с ним все в порядке, просто приехавший в Турцию из САСШ негоциант Макс Шмидт решил перебраться подальше от этих русских варваров в «единственно свободную и демократическую страну в Европе» – Англию. Теперь и у нас и у Игнатьева есть в стане врага настоящий резидент, снабженный современными средствами связи. Внедрение прошло успешно, и разведки Российской империи и Югороссии имеют у самых корней британского дуба своего «крота». Каждый день от него поступают ценнейшие сводки о том, что происходит в британской столице. Красота! И самое главное, никакого риска, что рация может быть запеленгована.