Илья Бриз - Сбить на взлете

Сейчас этому гаду все припомню! Вскочил и помчался к месту вероятного приземления, прихватив мосинку. Сейчас он мне за все ответит! И за мой страх, и за раненого красноармейца. До пилота мессера была сотня метров, когда он, погасив купол, отстегнул подвесную систему и, вскочив, вдруг начал стрелять. Дурак, ну разве с такого расстояния из пистолета попадешь? Увидев, как я навожу винтовку, отбросил свою пукалку и поднял руки. Стоит и довольно улыбается. Радуется, что живой остался. На рукавах летной кожаной куртки по три вороны — фельдфебель. Чтобы не лыбился, получил прикладом по спине. Сразу что-то возмущенно залаял на своем немецком. Пришлось повторить. Заткнулся, повинуясь движениям ствола мосинки, собрал шелковый купол и потащил к полуторке. Вальтер П38 я сам подобрал. Ладная штуковина — все-таки калибр девять миллиметров для пистолета лучше, чем семь шестьдесят две у тэтэшника.

Дотопали до грузовика. Мишка уже успел мотор завести. Побелевший красноармеец к дверце прислонился и забинтованную руку баюкает. В глазах боль и ненависть к фашисту:

— Надо было его не в плен брать, а на месте кокнуть.

— Еще не поздно, — хмыкнул сержант Пахомов, сдирая с немца куртку. Ремня с кобурой и шлемофона тоже лишил. Из карманов все вывернул, немецкие часы раненому отдал — хоть какая-то компенсация. А этот гад довольно смотрит на нашего водителя и подленько так улыбается. Возможно, сделал человека инвалидом и рад.

Тут уж я не выдержал, навел винтовку и, глядя в плещущиеся нарастающим ужасом водянистые голубые глаза — истинный ариец! — с двух метров пальнул.

— Он же пленный! — ужаснулся Мишка, глядя на схватившегося за руку и заоравшего немца.

— Нехрен было отстреливаться, — первым сообразил все равно злой водитель.

— Ну, разве что, — согласно кивнул сержант, посмотрев на орущую сволочь, перевел взгляд на красноармейца и обратно.

Кровь из-под пальцев зажимающего рану фашиста почему-то была такого же цвета, как у нашего красноармейца. Но вот тошноты у меня совершенно не вызвала. Но главное — подленько лыбиться этот немецкий летчик перестал.

Машину обратно в полк привел сержант Пахомов, переключая передачи со страшным скрежетом — никак его к перегазовкам не приучить. Сначала с рук на руки передали водителя военврачу Савушкину.

— Молодцы, — похвалил нас Матвей Палыч, осторожно размотав бинт и осмотрев запястье, — все правильно сделали. Пуля на вылет прошла. Сейчас заштопаю, и максимум через месяц будет как новенький, — посмотрел на кое-как перевязанного фашиста и скомандовал: — Этого пока к Юрь Михалычу ведите. Все равно раньше чем через полчаса не освобожусь.

Лейтенант ГБ Свиридов на следующий день, подшивая в папку результаты допроса немецкого летчика и наши рапорта, все-таки попенял:

— В другой раз так не подставляйся. А если кто-нибудь в особом отделе дивизии захочет проверить показания немецкого летчика?

Мишка потом уже успокоил:

— Не дрейфь Колька, дальше фронта не пошлют. Да и кто фашисту поверит?

Куртка со споротыми нарукавными знаками сержанту оказалась маловата, а мне в самый раз — только чуть-чуть в плечах свободная была. На вальтер он тоже претензии предъявлять не стал — не в Пахомова же немец из пистолета шмалял. А Елизарыч только хмыкнул, наблюдая за чисткой оружия:

— Знатный трофей, екось-мокось.

— Хватит с тебя, Витя, — майор Гольдштейн отобрал бутылку, хозяйственно заткнул ее пробкой и убрал в сейф. — Завтра даже при такой погоде могут приказать на разведку вылететь. А послать нам кроме тебя некого. В таких сложных метеоусловиях у нас только командир полка летать может.

— А как же лучший курсант из нашего выпуска девятой школы военных летчиков? — немедленно парировал Коноваленко. Пьяным он совершенно не выглядел. Скорее очень злым. — У тебя, Борька, с ориентированием на местности всегда отлично было.

Начальник штаба хмуро посмотрел на командира и вдруг признался:

— Нет больше военного пилота Гольдштейна. Сгорел вместе со своей «Чайкой»* под Халхин-Голом. Вот как поджег меня японский И-97, так и не стало. На парашюте в монгольскую степь опустился уже только грамотный штабной командир, но никак не боевой летчик.

— Так вот почему ты тогда на предложение Васи Воскобойникова со всей душой… — догадался Виктор. — Чуть ли не жилы рвал, образцово-показательно работу в штабе поставил, лишь бы в бой не лететь, — потемнел лицом: — Струсил?!

Они сидели, оба насупленные, и молчали. Дюжий под метр девяносто очень злой майор Коноваленко и среднего роста плотный Борис, с прыгающим виноватым взглядом. Вскинулся, посмотрел прямо:

— Тебе скажу. Поднять самолет в небо могу, а воевать… — отрицательно покачал головой. — Пробовал потом — руки ноги сами машину назад разворачивают, — помолчал, вина с лица исчезла: — Я на земле больше пользы принесу, сам знаешь.

Возмущаться майор Коноваленко, как это ни странно, не стал — лучшего начальника штаба полка надо было еще поискать. Успокоился, с сожалением глядя на демонстративно запертый железный ящик, и спросил:

— Ну а мне что прикажешь делать?

— Летать, — пожал плечами Борис, — благо тебе дано как немногим. Подполковник Воскобойников, несмотря на не очень хорошее здоровье после тяжелого ранения в Испании, мог. Кольку угораздило, как будто за штурвалом родился. И ты, Виктор, можешь. Не так, как этот мальчишка — у него летного таланта, что называется один на миллион — но все-таки… — помолчал немного, а потом разразился: — Сам же знаешь — десять-пятнадцать процентов летать не могут вообще. Подавляющему большинству требуется десятки, если не сотни часов налета, чтобы почувствовать машину в воздухе и начать получать от неба удовольствие. Ну и считанные единицы, кто всего за минуты способен принять характер нового аэроплана. Принять, подстроиться, может быть даже переломить и бить врага из самого невозможного положения на любой скорости. Одновременно адекватно оценивая обстановку вокруг. Оценивая и просчитывая ситуацию на несколько шагов вперед.

Майор Коноваленко выслушал тираду товарища молча, с заметной тоской поглядывая на запертый сейф. Выпить еще хотелось как никогда. Выпить и забить навалившуюся черноту в голове — враг сейчас оказался сильнее и лучше подготовлен, бьет Красную армию на земле и в воздухе. Увы, но напиваться никак нельзя — тут Борька, несомненно, прав. Посмотрел в глаза своего начальника штаба и потребовал:

— Тогда расскажи мне, майор Гольдштейн, почему мы отступаем. Разложи по полочкам, как ты это умеешь.

— Не валяй дурака, Витя, сам все прекрасно понимаешь, — Борис Львович простучал беломорину, вытряхивая табачные крошки, продул, обмял мундштук, прикурил, выпустил сероватую струю дыма и начал объяснять: — Воевать, по большому счету, мы не умеем ни на земле, ни в воздухе. Потому-то и смотрится наш полк вполне удовлетворительно на фоне других, что Василий Васильевич Воскобойников, светлая ему память, невзирая на запреты, кое-чему пилотов все-таки научил. Ну и я с относительным порядком в части постарался. Если бы не этот идиот Солонин…