Дмитрий Старицкий - Фебус. Ловец человеков

А мы втроем – я, шут и Бхутто, расписали проект типографии в замке Дьюртубие. На основе винтового пресса пока, благо специалист под рукой имелся – с Нанта за собой таскаем. А вот изготовлением пуансонов грузить будем златокузнеца.

Затык оказался в бумаге.

– Вылетим мы в трубу, если будем тратить на черновики пергамент, – почесал я в затылке. Бумага нам нужна. На черновики, да и на книги по большому счету. Лучше всего своя бумага, а не привозная. Да только где ее взять?

И тут случилось то, что в моей старой жизни называлось «рояль в кустах». Поначалу я даже не поверил тому, что услышал.

– Делать бумагу, куманек, если при этом особо не гнаться за качеством, – несложно, – неожиданно заявил шут.

На что я ернически поклонился в его сторону и сказал ему с явной издевкой:

– Вы как всегда, кум, очень вовремя с хохмой, а то мы засиделись тут взаперти, решая вселенские вопросы, не имея ни сырьевой, ни технологической базы. Я, конечно, понимаю, что вокруг полно леса, но нет машин, которые бы превращали бревна в пыль, и нет достаточного тепла, чтобы иметь нужное количество пара круглый год… А если же делать бумагу только из тряпья, на то количество бумаги, сколько нам потребно, лохмотьев никогда не собрать. И технология неизвестна. Ты же не знаешь, как бумагу делать? И Бхутто не знает.

– Сир, я знаю, как делать папирус, – возразил мне копт. – И умею.

Нашел время похваляться заморской диковинкой. Вопрос серьезней некуда, а копт ляпнул как в лужу… и стоит – гордится собой.

– И где ты тут видел папирус? Тут, кроме грубого рогоза, ничего такого не растет.

– Куманек, выпей сидра. – Шут поднес мне кубок. – Выпей, успокойся и выслушай.

Дождался, пока я осушу эту серебряную емкость, и сказал всего три слова, которые меня поразили круче молнии:

– Я ЗНАЮ КАК.

Оказалось, что дю Валлон был хорошо знаком с секретами производства бумаги и сознался, что было время, когда он тайком собственноручно ваял с подельниками бумагу сам для себя и для студентов на продажу в парижском подвале. Пятеро студентов из дворян и бывший подмастерье из Нюрнберга. Под нюрнбергскую же бумагу подделывали и водяные знаки немецкой фирмы – голимый контрафакт. Продажей этой бумаги пять нищих дворян целый год оплачивали свою учебу в университете, но пришлось это доходное занятие бросить…

– Сами понимаете, сир, за такое меня могли лишить сана знатности. Физический труд ради денег… Но я тогда остался гол как сокол, а учиться очень хотелось. Да и молодецкие веселья в Париже стоили денег. И немалых. Надеюсь, вы не будете меня этим попрекать?

– Именно поэтому, куманек, из-за дворянской чести ты и подался в разбой? – решил я прояснить темные пятна биографии поэта, на которые столько намеков имелось в монографиях про него.

Вплоть до того договаривались наши ученые мужи, что стихи Франсуа Вийона объявляли бандитскими малявами, для устной передачи. Типа у него там каждая вторая и пятая буквы – шифр. И вроде как даже расшифровки приводили для примера. Но я такие околонаучные штудии всегда относил по графе «Фоменковщина». Впрочем, когда-нибудь сам поинтересуюсь у первоисточника. Имею такую возможность, в отличие от научной братии в двадцать первом веке.

– Разбой для шевалье – дело привычное, не умаляющее его дворянской чести, сир, – спокойно возразил мне шут, – потому что он творится с помощью благородного белого оружия. По крайней мере, в обычаях франков это именно так. Франкские бароны-разбойники известны даже в Египте, сир. Позволено мне будет напомнить вам о разграблении франками союзника по крестовому походу? Куда уже подлее?

– Кого они там у вас разграбили? Пару купцов по дороге в Акру?

– Я говорю о Константинополе, сир. Двести лет назад… почти.

– Ты прав, Бхутто, – согласился я с каллиграфом.

А что я мог на это возразить? Мне как историку должно быть стыдно, что я об этом сам первым не вспомнил, что богатства Константинополя в 1204 году затмили крестоносцам цель их похода – освобождения Гроба Господня от сарацин. Византийские львы из императорского дворца и в двадцать первом веке украшают площадь Святого Марка в Венеции. Это факт.

Разбойников ловили и вешали, но дворянства их перед этим никто не лишал. И это тоже факт.

Дворянин же, пойманный на торговле или за занятием ремеслом не в качестве хобби, а в качестве заработка для пропитания, лишался дворянства. Не только во Франции, но и тут, в Пиренеях.

– Франсуа, а если ты будешь только руководить работами, но сам руками работать не будешь, это будет умаление твоей дворянской чести?

– Нет, сир, – откликнулся шут, – особенно если я на руках буду иметь твой ордонанс, прямо предписывающий мне делать это.

– Вот ты на первых порах найдешь мне мастеров и возглавишь это дело здесь, в замке Дьюртубие. Это будет орденский промысел. Иначе мы разоримся на пергаменте. Это, конечно, если найдешь достаточное количество тряпья. Иначе, без постоянной доставки сырья, не стоит и огород городить.

– Нет проблем, сир, – ответил шут. – Для этого тут достаточно гитанос. Пусть они, пока кочуют, собирают и воруют тряпки по всей Франции и Испании. Все равно им мимо нас не проехать, а мы с них этим тряпьем будем брать проездную пошлину. Воз или два. А если будем еще платить за большее, то, боюсь, они и коней прекратят воровать. Переключатся всем табором тырить белье с веревок в городских дворах.

Сумел все-таки поднять мне настроение, старый циник.

Но закон бизнеса суров: кто предложил – того и вьючат. На шута возложил кроме типографии еще и поиск места под бумажную мануфактуру в пределах командарии.

И так мы заработались, что забыли при этом обо всем вокруг, в том числе и про обед. Если бы не Ленка, которая под охраной мурманов приехала с моим багажом из Биаррица, то так голодными бы и остались. Никто, кроме нее, не посмел нас потревожить.

Начинает вся моя свита съезжаться в Дьюртубие, за тем и посылал гонцов. Заодно мне лишнее давление на барона не помешает, чтобы быстрее выметался с жилплощади. А то все что-то копается и с места на место перекладывает.

Закат еще не окрасил небо над океаном в багрянец, но во дворе замка стало заметно темнее. Принесли факелы, и в их мятущемся свете церемония в темном замковом дворе стала совсем киношной. Красивой и торжественной. Впрочем, для окружающих меня людей мало что имеет такую торжественную окраску, как принесение оммажа. Это же просто мистический акт в их глазах!

Так как преклонять колени предстояло даме, то на истертую брусчатку постелили большой персидский ковер из трофеев крестовых походов предков шевальересс.

И вот сам я, торжественней некуда: в мантии, короне и золотой цепи командора.