Михаил Маришин - Звоночек 3

— Ерунда, её уже не раз в море бросали, — отмахнулся ведущий конструктор. — А вы, товарищ Любимов, здесь какими судьбами?

— Вот, учимся бомбить облака, чтоб погода была хорошая, — улыбнулся я в ответ.

— И как? Получается? — спросил Чкалов.

— Первые эксперименты обнадёживают. В прошлом вылете контрольное облако на большой высоте удалось довольно легко рассеять, на низких высотах сложнее, но отработаем тактику и наверняка справимся. Главное в нашем деле — не заблудиться и разгрузиться именно там, где нужно.

— А над центральным аэродромом миллион на миллион сделать можете? — вдруг спросил шеф пилот.

— Стремимся к этому.

— Вы уж давайте, стремитесь, стремитесь покрепче! Нам новые модели истребителей испытывать надо, а приходится на этих торпедоносцах под облаками летать, им всё равно высота ни к чему.

— Приложим все усилия, товарищ Чкалов. Но борьба с природой — дело непознанное. На один день облака разгоним, зато потом неделю, может, дождь лить будет. Поэтому, работать "по полной программе" будем в исключительно важных случаях. Чтоб не было больше вреда, чем пользы.

— Эх, нет в жизни счастья, — вздохнул Чкалов и полез в кабину, впрочем, не выглядя при этом ничуть расстроенным, — только обнадёжат, сразу же и расстроят.

— У природы нет плохой погоды, Валерий Павлович, — ответил я улыбающемуся могучему мужику, глядя на которого становились понятны периодические жалобы на тесноту самолётов. — В Крыму.

А с ещё одним знаменитым в моей реальности человеком, но пока ещё не прославившемся здесь, я встретился, совершив пару-тройку удачных опытных вылетов на "корректировку погоды". Глядя на то, что моя идея действительно работает на практике в полном соответствии с теорией, я вдруг стал в восторге сперва приговаривать "ай-ай-ай", а потом слова задорной песни Челентано сами собой, как это прежде случилось с "Дядей Стёпой", всплыли у меня в голове. "Пластинка" засела в мозгу настолько прочно, что я, сидя в кампании летнаба Паши Серова кабине верхнего фюзеляжного стрелка, откуда я мог в любой момент перебраться к пилотам или к штурману, и которая давала достаточный обзор назад для оценки результатов "бомбардировки", отвернувшись и думая, что меня за шумом моторов никто не слышит, принялся, в экстазе, отбивать по обшивке ТБ-3 ритм и напевать от души. Но на земле выяснилось, что песенка прилипла не только ко мне.

— Ай-ай-ай… — спускающийся за мной на землю Серов, срочник-доброволец, мечтавший после года службы поступить в лётное училище, легко спрыгнул со стремянки и плюнул в сердцах. — Тьфу, привязалась как холера. Что у вас за песни такие, товарищ капитан, будто бабка заговорила, не отстают.

— Какие такие песни? — насторожился я, одновременно делая вид, что вообще не понимаю о чём речь.

— Ну эта, бусурманская, "сиальта, сиблонда, тра-ля-ля"…

— Не понимаю…

— Да ладно вам, — нравы в ВВС и дисциплина с субординацией в них же всегда были предметом недоумения "ползающих", два-три вылета в экипаже и общение идёт уже как между старыми друзьями, невзирая на чины и звания. — В небе пели, а здесь отказываетесь. Или, хотите сказать, мне показалось и я сам эту песню выдумал?

Замкнуть всё на галлюцинации летнаба вначале показалось мне хорошей идеей, но потом подумалось, что в данной ситуации Берия однозначно поверит Серову и не поверит мне. А это, в свою очередь, вызовет очередной приступ непереносимости капитана Любимова со стороны руководства родного наркомата. С непрогнозируемыми последствиями. Не то что бы я боялся сейчас чего-то серьёзного, но жить в ожидании мелких пакостей тоже не хотелось. Поэтому пошёл проторенной дорожкой, как кривая вывезет.

— Ах, эта! Да сам не пойму, почему вспомнил. Слышал в детстве, а тут обрадовался, что у нас всё получается, песня сама собой и вылезла. Как радисты говорят, на этой волне.

— А на каком это языке-то? — не отставал от меня Паша, приняв как должное моё объяснение, ибо моя мутная легенда давно уже стала достоянием общественности. — На французский не похоже, на немецкий и подавно.

— А ты что, оба постиг? — попытался я повернуть разговор в сторону.

— Стараюсь. А всё же? — это действительно было так, Серов хотел быть в небе постоянно, а это характерно даже не для тяжёлых бомбардировщиков, а для пилотов гражданской авиации, вот и налегал Паша на языки.

— На итальянском, — признался я, поняв, что не отвертеться.

— А о чём?

— Понятия не имею, слова запомнил и только, а что, о чём — не представляю.

— Как же так можно? — с таким искренним упрёком, стянув шлем с белобрысой башки, сказал летнаб, что я даже улыбнулся. — Как же можно петь непонятно о чём? Вы, товарищ капитан, обо мне подумали? Я ж теперь от любопытства умру!

К нашему разговору, подтянувшись, стали прислушиваться другие члены экипажа ТБ-3 и подошедшие технари.

— Да в чём печаль? — спросил командир корабля, капитан Запольский. — Сейчас моментом выясним. Айда за мной! — отнюдь не как командир ВВС КА, а как "вождь краснокожих", скомандовал он и зашагал к стоящему в отдалении самолёту-моноплану, который готовился к вылету. — Видите самолёт? Его главный конструктор — итальянец! На полёты всегда приезжает!

Так я и встретился с Бартини, который воскрешал проект "Сталь" на новом техническом уровне. Его пассажирский моноплан с крылом "обратная чайка", в перспективе, мог заменить в аэрофлоте заслуженные АНТ-9. Авиаторы поведали инженеру свою беду и заставили меня исполнить "Шевали э кольбако" даже дважды, на "бис", хотя Роберту Людвиговичу и одного раза вполне хватило, чтобы от души улыбнуться.

— Это песня италянски, но это русская песня, — произнёс он почти правильно, но достаточно медленно и осторожно, чтобы можно было понять, что языком он владел ещё не вполне свободно. А я про себя подумал, что передо мной очень и очень аккуратный человек, не имевший привычки спешить и давать ошибкам лишнего шанса. — Песня о том, как кавалер восхищается дамой.

— А почему русская-то? — Паша Серов своей настырностью в раскапывании загадок даже подтолкнул меня к мысли предложить ему перейти на работу в НКВД, в авиационный отдел.

— Потому, что в Италии нет казаков, — ещё шире улыбнулся инженер. — Как можно петь чего нет? Если желаете, я запишу и сделаю перевод. Мне приятно, что советские люди поют на языке моей Родины. Надеюсь, что рано или поздно услышу её и от советских людей в Италии.

Хорошие песни не пропадают без следа, через год её транслировали на всесоюзном радио, а тогда, разобравшись с искусством, я похвалил Бартини за конструкцию крыла.

— При вынужденной посадке, воздушная подушка, возникающая благодаря экранному эффекту, в сочетании с разрушением низко расположенных элементов конструкции при ударе о землю, даст экипажу и пассажирам больше шансов на спасение, — заметил я, припоминая рассказы о дальнем бомбардировщике Ер-2, выросшем именно из этого самолёта.