Алексей Борисов - Смоленское направление. Кн. 3

Семерых пленных ливонцев упаковали в берёзовые жерди, те самые, которые они недавно использовали, конвоируя семью Пантейлемона. Убитых сложили у дороги, а собравшихся мужчин деревни Луг Гюнтер пригласил в Чудские Заходы, дабы вершить суд над разбойником, занимавшимся похищением людей на территории его княжества. Спорить никто не стал, раз зовут видоками на княжий суд — надо идти, тем более что связанных соседей видели все. Самому Пантейлемону деваться было некуда, тут в ноги спасителя кидаться надо, да челом бить, завещая детям молиться во здравие освободителя.

Три версты, разделяющие деревни, преодолели за час. Пантейлемон ехал на телеге с Фёдором и делился своими впечатлениями от пережитого давеча ужаса плена. Лопухин в свою очередь рассказывал о сыне, выследившем татей, о новых косах, привезённых из Самолвы и справедливых податях, которые он собирался платить Штауфену.

— Оброк небольшой. По восемь пудов сена с каждого дома. Я один столько до Самсонова сеногноя** накошу. Князь-то, мог и за стенами каменными отсидеться, ан нет, на защиту пришёл. Видал, сколько их было?

(Самсона сеногноя, день 27 июня).**

— Как же теперь быть? Понимаешь, Фёдор, я ж думал сам хозяином земли стать. Боярин-то наш, царство ему небесное, ещё в прошлом году в тереме своём сгорел, и семья его, прости Господи, с ним сгинула.

— Тише ты, — цыкнул на Пантейлемона Фёдор, — никто не знает о том, а то, спрос учинят, куда ты оброчную капусту дел, а я сено. Нельзя сейчас без силы. Нет на всей земле такого места, где б со смерда подати не требовали. Пусть уж лучше этот Гюнтер будет, он хоть Законы наши чтит.

Женский плач, встретивший въезжающий в деревню отряд, моментально стих, как только жители Чудских Заходов увидели вернувшихся целыми своих односельчан. В отличие от Самолвы, площади перед домом старосты не было, зато в ста шагах на север располагался невысокий курган с крупным, испещренным рисунками камнем на верхушке. У подножья кургана и собрали всех жителей вместе с участниками суда. Федот без суеты вытащил из телеги раскладной столик, застелил красной скатертью, положил по центру пухлую книгу. После чего, рядышком пристроил с мягкой подушкой стульчик, на который уселся Гюнтер. Лист бумаги с карандашом, закреплённые на фанерке, Федот взял в свои руки и, кивнув головой Штауфену, открыл заседание. Напротив стола вывели Пантейлемона, Фёдора, как истцов и связанного Рихтера — ответчика.

— Все ли понимают нашу речь? — Зычно пробасил Федот, обводя взглядом участников суда.

— Разумеем, — сказали Пантейлемон и Фёдор.

— Нет! Не понимаю, — по-русски крикнул Рихтер.

— Интересно, вопрос понял, даже ответил по-нашему, а говорит, что не понимает. Так я с тобой по-немецки могу, аль на латыни. Может, ты франк? Так я и этот язык знаю. — Гюнтер произносил слова на разных языках, соответственно названным землям. — Две гривны штрафа за лжу на суде.

Федот что-то накалякал карандашом на бумаге и обратился к участникам:

— Расскажите князю, — указывая пальцем на Рихтера, — Какой вред нанёс вам этот человек?

Фёдор рассказал, как он, будучи старостой одной из деревень княжества, катаясь на телеге возле своего дома, был чуть ли не до смерти напуган ливонцем. После чего добавил про целый отряд наёмных воинов, преследовавший его с целью полонить его персону вкупе со всей семьей, ожидавшей кормильца в доме. Мужчины деревни Луг подтвердили слова своего старосты. Пантейлемон рассказал о потере трёх откормленных кабанчиков, о том, как вязали его, как издевались, дёргая за бороду; продемонстрировал следы от жердей на шеях своих дочерей и выдвинул обвинение в похищении княжьего человека, то есть себя. Таким образом, сумма возможного штрафа удваивалась, а наказание тянуло по совокупности на две смертные казни. То, что разбойные действия совершались группой лиц, только усугубляло и так незавидное положение Рихтера.

— У тебя есть, что сказать в оправдание? — Спросил Федот у Рихтера сначала по-русски, а затем по-немецки.

Ответом было молчание.

По решению суда, с Рихтера было востребовано семьдесят две гривны в пользу семьи Пантейлемона, по восемьдесят гривен каждому из старост и штраф в княжью казну в размере трехсот шестидесяти двух гривен серебром. Фактически, Рихтер превратился в раба.

Пленных наёмников судили ещё быстрее.

— Сорок гривен есть?

— Нет.

— В рабство.

После суда, Штауфен с деловым видом обошёл в сопровождении Пантейлемона поля с капустой, сделал несколько замечаний по рассаде и как бы невзначай, предложил увеличить поля вдвое, пообещав свою помощь в расчистке земли и скупку всего урожая.

— У нас, в Самолве, вскоре поставят мельницу, кузню и ещё много чего. Захар Захарович вот-вот закончит коптильню, лекаря из Смоленска вызвал, церковь построим, детей грамоте обучать станем. Кто со мной, тот всё иметь будет. А кто на Псков надеется, али на доброго боярина, тот ни с чем останется. Каждый первый день месяца, старосты ко мне приезжать должны, да о том, что сделано рассказывать.

— Это ж получается, — староста почесал затылок, — Мы как бояре будем?

— А что в этом плохого? Думаешь, я всё упомнить могу? Вот соберёмся вместе, да обсудим, как нам жить лучше, да что сделать для этого надо.

Оставив размышлять Пантейлемона над предложением, Штауфен увёл свой отряд в Самолву, предварительно закрепив фанерку в виде щита с гербом на воротах старосты деревни Чудские Заходы. Конница неслась во весь опор, оставив далеко позади телеги с новгородскими ушкуйниками. Рихтер случайно проболтался об идущем водным путём втором отряде, когда Трюггви стал выпытывать, где он прячет свои сбережения. Гюнтер подгонял коня и жалел о каждом мгновении, проведённом вдали от любимой жены. В его голове уже рисовалась картина: где наёмники поджигают дома, а Нюра, с горсткой, оставшихся в живых самолвян защищает полуотстроенный замок.

В Самолве в это время царило оживление. К старой пристани пришвартовалась шнека с рыбаками. Самолвяне, освободив судно от груза и балласта, стелили брёвна на песок, чтобы вытащить корабль и осмотреть днище. Воды в трюме было по колено. Законопаченная на скорую руку щель продержалась полпути, и рыбаки еле успели догрести до берега. О том, что можно было подвести под пробоину пластырь, тогда ещё не знали. В результате, немецкие и русские дети, сообща выкладывали для просушки на солнце металлические изделия. Эту картину мирной жизни и застал Гюнтер, влетевший на еле живых конях в деревню. Штауфену сразу стало как-то спокойно на душе, когда на его глазах, восьмилетняя дочка Игната вынула изо рта немецкого ребёнка гвоздь, который тот пытался надкусить, отругала его и, хлопнув по попе, отправила играть на расстеленные, на траве одеяла. Только тогда она заметила князя, поклонилась и закричала во всё горло — Князь! Князь приехал!