Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

С горем пополам закончив свой сказ, Филипп резко поднялся, извинился перед Луизой и подошел к Жакомо, который сидел на корточках под деревом, дожидаясь, когда его подопечная освободится. Слуга вскочил на ноги и с почтительным видом выслушал распоряжения Филиппа, произнесенные в полголоса, чуть ли не шепотом. Затем он поклонился ему, не мешкая взобрался на свою лошадь и, послав прощальный поклон озадаченной Луизе, скрылся за деревьями.

— Что случилось? — спросила она, когда Филипп вернулся и снова сел подле нее.

— Я велел Жакомо ехать в Кастель-Фьеро и передать Эрнану, что сам позабочусь о вас и вечером доставлю к нему целой и невредимой.

Щеки Луизы вспыхнули.

— Но зачем?

— Ну, во-первых, я уже неделю не видел Эрнана и решил сегодня навестить его — ведь грешным делом я думал, что он находится в отъезде. А во-вторых, я отослал Жакомо, чтобы остаться с вами наедине.

— Да?.. — Девушка еще больше смутилась. — Вы… Вы хотите остаться со мной наедине?

— Мы УЖЕ остались наедине, — уточнил Филипп, смело обнял ее и привлек к себе. — Согласись, милочка: как-то неловко целоваться в присутствии слуг.

— О боже! — только и успела прошептать Луиза, прежде чем их губы сомкнулись в долгом и жарком поцелуе.

Потом они сидели, крепко прижавшись друг к другу. Голова Луизы покоилась на плече Филиппа, а он, зарывшись лицом в ее волосах, с наслаждением вдыхал их пьянящий аромат, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Филипп много раз целовался с девушками и сжимал их в своих объятиях, но еще никогда не испытывал такого блаженства, как сейчас. И тут он понял, что нисколько не страшится близости с Луизой; он жаждет этого, он просто сгорает от нетерпения поскорее овладеть ею и познать ее. Теперь он не боится разочароваться в любви, потому что в настоящей любви невозможно разочароваться.

— Сколько тебе лет, дорогая? — спросил Филипп.

— Пятнадцать.

— А мне только четырнадцать… Но это не беда, правда?

Луиза погладила его по щеке, затем нежно прикоснулась губами к его губам. Глаза ее сияли от восторга.

— Это не имеет значения, милый. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Луиза. Я так тебя люблю! — Филипп бережно опустил ее на траву, скинул с себя камзол и склонился над ней. — Знаешь, — произнес он с таким виноватым видом, будто признавался в каком-то неблаговидном поступке, — у меня еще не было женщин. Честное слово! Ты… ты моя первая, моя единственная…

Луиза вдруг всхлипнула и задрожала.

— Господи! — прошептала она, поняв, что сейчас произойдет. — Господи…

— Что с тобой, родная? — всполошился Филипп. — Почему ты плачешь? Ты сомневаешься, что я люблю тебя?

Луиза рывком прижалась к его груди.

— Я знаю, мы не должны…

— Почему? Разве ты не любишь меня?

— Люблю, но…

— Ты боишься? — спросил Филипп. Только с некоторым опозданием ему пришло в голову, что она может страшиться близости с ним, как он страшился близости с другими девушками. — Ты боишься разочароваться во мне?

Луиза немного отстранилась и удивленно посмотрела на него. Взгляд ее выражал непонимание — то самое непонимание, которое неотступно следовало за ними всю их недолгую супружескую жизнь.

— Я не боюсь разочароваться в тебе, — мягко сказала она. — Ведь мне не с кем тебя сравнивать. Я боюсь… просто боюсь…

— Боишься, что я не люблю тебя? — вдруг осенило Филиппа. — Что я только притворяюсь, изображая любовь? Что я просто хочу соблазнить тебя? Ты не веришь мне?

Луиза покачала головой.

— Я верю тебе. Верю…

— Тогда почему ты такая грустная? Почему в глазах твоих слезы?

Луиза обречено вздохнула.

— Это от счастья, милый. Вправду от счастья… и от страха. Я боюсь, но не чего-то конкретного, а просто потому, что мне страшно. Страшно и все тут, ведь это так естественно. — Она перевела дыхание, набираясь храбрости. — И, пожалуйста, не спрашивай ни о чем. Лучше поцелуй меня.

Филипп заглянул вглубь ее прекрасных карих глаз и будто растворился в них целиком. В этот момент весь окружающий мир перестал существовать для него. На всем белом свете были только он, она и любовь, соединившая их неразлучными узами. Любовь, которую он так долго ждал и которая, наконец, пришла.

«Люблю!» — шептали его губы.

«Люблю!» — стучало его сердце.

«Люблю!» — пело все его существо.

Он познавал любовь. Ему еще предстояло испить эту чашу до дна — радость и горечь, муку и наслаждение, боль и блаженство, надежду и отчаяние…

Солнце клонилось к закату. Филипп лежал, растянувшись на траве, и бездумно глядел в небо. На его груди покоилась голова Луизы, ее волосы щекотали ему шею и подбородок, но он не убирал их — щекотка была приятной. И вообще, все связанное с Луизой было ему приятным. Филиппу казалось, что он не лежит на земле, а парит в воздухе. Все его тело охватывала сладкая истома, мысли в голове путались, порой устремляясь в самых неожиданных направлениях, но над всем этим доминировало всепоглощающее чувство спокойного и безмятежного счастья.

В том, что он испытал с Луизой, было нечто фантастическое. Его ощущения не поддавались никакому анализу, их невозможно было разобрать по косточкам и разложить по полочкам. Теперь-то Филипп понял, что нет и быть не может ответа на вопрос: «Что такое любовь?», ибо она — один из абсолютов бытия, явление такое же безусловное, как рождение и смерть, это одно из таинств жизни, и пытаться описать его так же бессмысленно, как объяснять, почему через две точки на плоскости можно провести лишь одну прямую. Банальный акт физической близости оказался чем-то несравненно более значительным, чем просто плотское удовлетворение душевных порывов. После этого Луиза стала для Филиппа не только дорогим и родным существом, но как бы неотъемлемой частичкой его самого, кровью и плотью его…

Луиза заворочалась и подняла голову.

— Кажется, я задремала, — сонно сказала она, моргая глазами. — Я долго спала?

— Нет, дорогая, — ласково ответил Филипп. — Самую чуточку.

— Это сколько?

— Ну, четверть часа, максимум — полчаса.

Луиза тяжело вздохнула и крепко прижалась к нему.

— Что случилось? — спросил Филипп. — Почему ты вздыхаешь?

— Да так, ничего. Просто… просто я думаю…

— О чем?

Она снова вздохнула.

— Ну как ты не понимаешь?! Я думаю о том, что произошло.

— А-а!.. Однако чем ты встревожена? Ведь все было прекрасно, замечательно, великолепно… Или нет? По-твоему, я сделал что-то не так?

— Ах нет, Филипп, не в том дело. Вовсе не в том.

— А в чем?

С минуту Луиза помолчала, прежде чем ответить.

— Мне очень неловко, ужасно неловко. Что подумает мой кузен? Что подумают мои родные? Что подумают все остальные? Вчера Эрнан рассказывал мне про тебя и вполне серьезно заявил, что боится знакомить меня с тобой. Ему-де стыдно будет смотреть в глаза моим родителям, если ты соблазнишь меня.