Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

— Тогда я ничего не понимаю.

— А здесь и понимать нечего. Между волей и желанием есть большое различие. Дон Альфонсо хотел казнить Фернандо, но из сентиментальных соображений никак не решался на этот шаг.

— И ты помог ему.

— Вот именно. Впрочем, он сам себе помог. Если бы он вправду хотел сохранить брату жизнь, то ограничился бы одним только письмом, где указывается, при каких обстоятельствах я имею право убить Фернандо. Этого было бы вполне достаточно — письмо, собственноручно написанное королем и скрепленное его личной печатью. Однако он прислал мне и указ о смертной казни Фернандо — для пущей верности, можешь возразить ты, не более того. Дон Альфонсо, пожалуй, тоже так думал. Но я убежден, что втайне, безотчетно он надеялся, что я расценю этот указ, как руководство к действию, и приму его к немедленному исполнению. Сам подумай: как я мог обмануть ожидания короля? Ведь другого такого указа могло и вовсе не последовать. Ты же видишь, что начали вытворять государственные сановники, едва лишь дон Альфонсо занемог.

— Ага! Так я и знал! — произнес Гастон, подняв к верху указательный палец. — Ты подозревал, что короля УЖЕ отравили.

— Да, я догадывался об этом.

— И с каких пор?

— С тех пор как получше узнал Бланку. Меня вообще удивляет, что это не пришло в голову другим осведомленным, тем, кто и раньше знал ее Филиппу, Маргарите, обоим королям, самой Бланке, наконец… Недели две назад я сидел и смотрел, как Бланка играет с тобой в шахматы, смотрел на выражение ее лица — сосредоточенное, решительное, волевое, даже жестоко е… И вдруг меня стукнуло!

— Что тебя стукнуло?

— Я подумал: как глуп был граф Бискайский, если он всерьез рассчитывал, что Инморте, который много времени проводил при кастильском дворе и наверняка хорошо знает крутой нрав Бланки, согласится возвести ее на престол. И тут-то я понял: граф вовсе не глуп; человек, спланировавший такое, без преувеличения, гениальное преступление, не может быть глупцом.

Будто подброшенный пружиной, Гастон вскочил и сел на кровати.

— Елки-палки! Это же было ясно, как божий день!

— Да, да, да! Граф Бискайский, безусловно, знал, что представляет из себя его жена. Он наверняка знал, что ее хорошо знает Инморте и что отношения между ними крайне враждебные. Будь на месте Бланки женщина с характером Жоанны Наваррской… Да что там! Будь на ее месте даже Маргарита — и то графу, возможно, удалось бы убедить Инморте, что в конце концов он приберет жену к рукам и сам станет у кормила власти. Но Бланк а… — Эрнан цокнул языком. — Одним словом, я тут же написал дону Альфонсо, что по моему мнению граф Бискайский либо выжил из ума (что маловероятно), либо (что более вероятно) Фернандо проболтался ему, что его брат уже отравлен и кризис должен наступить в конце ноября. А правду ли он сказал или же малость приврал, опережая события, судить я, мол, не берусь.

— И распоряжение немедленно доставить Фернандо в Толедо, вместе со смертным приговором ему, как я понимаю, явилось ответом на твое письмо королю?

— Ну да. И этот ответ чуть было не запоздал. У меня уже начало иссякать терпение. Я не знал, что мне и думать, и, признаться, даже начал всерьез помышлять о том, чтобы тайком пробраться в Кастель-Бланко и самолично прикончить Фернандо. К счастью, все обошлось, и теперь, если дон Альфонсо умрет, королевой Кастилии станет Бланка. Осмелюсь предположить, что при ней иезуиты будут с ностальгией вспоминать о двух предыдущих царствованиях.

— Что верно, то верно, — согласился Гастон. — Уж она-то задаст им перцу… Ай, черт! — вскричал он, пораженный внезапной мыслью. — Ведь тогда Филипп может стать королем!

— А он и станет королем, — невозмутимо подтвердил Эрнан. — Королем Галлии.

— Нет, дружище, не о том речь. Боюсь, ты не понял меня…

Эрнан тоже сел в постели и отрицательно покачал головой.

— Я прекрасно понял тебя, Гастон. Я еще неплохо соображаю и полностью отдаю себе отчет в том, что теперь у Филиппа появится большой соблазн разорвать свою помолвку с Анной Юлией и жениться на Бланке. Но этому не бывать! Не бывать, уразумел? Пока я жив, я не допущу этого — хоть как бы там я ни любил Филиппа и ни уважал Бланку. Пускай себе любятся, пусть плодят детей, но жениться я им не позволю. Дудки! В конце концов я гасконец, я галл. Галлия моя страна — а Филипп должен стать ее государем. Если же он вздумает противиться своей судьбе, то я силой заставлю его пойти под венец с Анной Юлией и таки посажу их обоих на престол… Чисто по-человечески, мне, конечно, жаль Бланку и Филиппа, они просто созданы друг для друга, но они не обычные люди, от их решения зависят судьбы миллионов людей, и осознание всей глубины своей ответственности, ответственности перед Богом и грядущими поколениями, должно помочь им преодолеть свои человеческие слабости. А в случае чего — я буду начеку и подстрахую их.

С этими словами Эрнан бухнулся головой на подушку и спустя секунду комнату сотряс его могучий храп.

Впервые король Кастилии Альфонсо XIII почувствовал себя плохо вечером во время заседания Государственного Совета. Внезапно у него закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные пятна, на лбу выступил холодный пот, а все тело прошиб озноб. Он мертвенно побледнел, пошатнулся и, наверное, упал бы с кресла, если бы его не поддержал камергер.

Члены Совета тотчас прекратили прения и устремили на короля встревоженные взгляды. Губы графа Саламанки тронула злорадная усмешка, но он тут же спрятал ее и изобразил на своем лице искреннее участие — даже чересчур искреннее, подозрительно искреннее.

Между тем король мягко отстранил от себя камергера, кивком поблагодарив его за помощь. Озноб и головокружение прошли. Он вытер со лба испарину, вяло улыбнулся и сказал:

— Все в порядке, господа. Верно, я переутомился.

А внутри у него что-то оборвалось. «Господи! — подумал Альфонсо. Неужели Шатофьер прав?.. Господи, я еще так молод, я так хочу жить… Ах, Фернандо, Фернандо! Как же ты мог, Каин?» Он с трудом проглотил застрявший в горле комок и продолжил совещание.

На следующее утро король был уже не в состоянии подняться с постели. Им овладела необычная слабость, мысли едва ворочались в его голове, которая время от времени начинала кружиться, и тогда перед его глазами выплясывали свой зловещий танец разноцветные пятна неприятных, отталкивающих, ядовитых оттенков. Чуть позже, к обеду, его затошнило и то и дело рвало; вскоре его стало рвать желчью. Лекари, которые всего неделю назад уверяли его, что он совершенно здоров, теперь то хватались за головы, то беспомощно разводили руками; они никак не могли взять в толк, что же происходит с их королем.