Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

Вскоре у фонтана перед беседкой собрались почти все придворные герцога, а тот, отступив на шаг, все смотрел на Филиппа сияющими глазами. Впервые он видел в нем своего сына, свою кровь и плоть — а также кровь и плоть женщины, которую любил больше всего на свете.

— Господи! — прошептал герцог. — Ведь у тебя материнская улыбка, Филипп!.. Как я не замечал этого раньше?

— Раньше я никогда не улыбался в вашем присутствии, отец, — тихо ответил ему Филипп, глотая слезы. — Теперь буду… Обязательно буду…

Между событиями, описанными в двух предыдущих главах, лежит отрезок времени длиной почти в семь лет. О любви Филиппа к Луизе можно сочинить мелодраматическую историю с душещипательным финалом, а о его любовных похождениях в Толедо — внушительный сборник новелл в жанре крутой эротики, но это завело бы нас далеко в сторону от намеченного нами пути. Посему мы, не мудрствуя лукаво, сделали то, что сделали — одним махом перешагнули через семь лет и… остановились в растерянности. Жизнь — это песня, а из песни слов не выкинешь; так и прожитые Филиппом годы на чужбине нельзя просто вычеркнуть из его биографии. И уж тем более, что при кастильском дворе его жизнь была тесно переплетена с жизнью другого героя нашей повести, вернее, героини, о которой сейчас и пойдет речь…

В разговоре герцога с Эрнаном де Шатофьером и Габриелем де Шеверни уже упоминалось о принцессе Бланке, старшей дочери кастильского короля, а также о ее предполагаемой любовной связи с Филиппом. Мы намерены приподнять завесу таинственности над их отношениями, и тогда нашему взору откроется нечто весьма любопытное, совершенно неожиданное и даже курьезное. Вкратце, это сказ о том, как людской молвой было очернено доброе имя Бланки и как из невесты Римского императора она стала женой графа Бискайского.

Отношение Филиппа к Бланке с самого момента их знакомства было особенным, отличным от его отношения ко всем прочим женщинам; и не только потому, что их дружба носила крайне целомудренный характер (отнюдь не по вине Филиппа, кстати сказать), но еще и потому, что сама Бланка была необыкновенной девушкой. Когда весной 1447 года Филипп, извлеченный Альфонсо из кантабрийской глуши, где он прятался от суеты мирской, приехал в Толедо, Бланке едва лишь исполнилось одиннадцать лет, и она только-только стала девушкой в полном смысле этого слова, но уже тогда она была необычайно привлекательна и желанна. Невысокая, хрупкая, изящная шатенка с большими темно-карими глазами, Бланка очаровывала Филиппа не так своей внешностью (которая была у него вполне заурядной), как красотой своей внутренней, острым и гибким, чисто мальчишеским умом, невероятной проницательностью, кротостью и мягкостью в обхождении с людьми, умением понимать других и сопереживать, что непостижимым образом сочеталось в ней с властностью и высокомерием, а также некоторой язвительностью. Филипп избегал называть ее красавицей (что, по большому счету, было бы неправдой), но он считал ее прекрасной. Вскоре после их знакомства Бланка и Филипп стали закадычными друзьями, и это давало сплетникам обильную пищу для досужих домыслов, а у Альфонсо иной раз вызывало приступы ревности — он был очень привязан к старшей из своих сестер, а в глубине души — безнадежно влюблен в нее.

Взрослея, Бланка все больше привлекала Филиппа, и все чаще его посещали мысли о женитьбе на ней, но поначалу он решительно гнал их прочь, потому как страшился одного этого слова — ЖЕНИТЬБА! Смерть Луизы сокрушила его наивные детские мечты о счастливом браке, об уютном семейном очаге, и впоследствии, даже смирившись с потерей любимой, он не подпускал ни одну женщину слишком близко к своему сердцу, панически боясь снова испытать боль и горечь утраты. Ему нравились женщины, многие слышали от него слова любви, пламенные и искренние, некоторых он даже уверял, что они лучше всех на свете (про себя непременно добавляя: после Луизы, конечно), но о женитьбе ни на одной из них и не помышлял. Впервые это слово пришло Филиппу в голову то ли на втором, то ли третьем году его пребывания в Толедо, когда он в очередной раз предпринял попытку наполнить свою старую дружбу с Бланкой новым содержанием и для начала хотя бы запечатлеть на ее губах совсем невинный поцелуй. Как и во всех предыдущих случаях, Филипп получил, что называется, от ворот, а вдобавок, пощечину, в награду за настырность. И именно тогда он раздосадовано подумал:

«Похоже, она станет моей женщиной, не раньше, чем станет моей женой».

Эта мысль не на шутку испугала Филиппа, но и отделаться от нее было не так-то легко. Чем дальше, тем милее становилась ему Бланка; он уже безоговорочно признал, что она лучше всех на свете (после Луизы, конечно), и прямо-таки сгорал от желания обладать ею. Вместе с тем его подозрения, что Бланка будет принадлежать ему только на брачном ложе, росли и крепли изо дня в день и постепенно превратились в уверенность, а затем — и в твердую убежденность.

В отличие от своих братьев Альфонсо и Фернандо, обе кастильские принцессы, Бланка и Элеонора, были воспитаны в духе строгой пуританской морали, исповедуемой их отцом, королем Фернандо IV, которого за чрезмерное ханжество современники прозвали Святошой; и особенно сильно это воспитание сказалось на Бланке. Хоть как ей ни нравился Филипп, хоть как он ее ни привлекал, она не допускала даже мысли о возможной близости с ним вне брака. Правда, временами ей приходилось несладко от обуревавших ее «греховных желаний», но Бланка была девушка исключительной силы воли, и всякий раз ей удавалось преодолеть свою минутную слабость. Филипп все больше запутывался в ее сетях, и хотя он по-прежнему пускался в загулы и заслуженно пользовался репутацией опасного сердцееда, дело явно шло к тому, что рано или поздно он обратится к королю с просьбой руки его старшей дочери. А что касается Бланки, то она стала своего рода живой легендой кастильского двора, и многие отцы ставили ее в пример своим беспутным дочерям, которые не сумели устоять перед чарами Филиппа.

Однако в конце лета 1451 года положение резко изменилось. Вначале придворные обратили внимание на то странное обстоятельство, что Бланка, находясь на людях в обществе Филиппа, чувствует себя несколько скованно, держится с ним чересчур сухо и официально, а всякий раз при упоминании его имени почему-то смущается и тотчас переводит разговор на другую тему. Чуть позже было замечено, что Филипп, который сразу по переезде в Толедо приобрел себе роскошный особняк, вежливо, но в категорической форме отвергнув предложение Альфонсо на неопределенный срок поселиться во дворце, в последнее время вроде бы умерил свою гордыню и частенько оставался на ночь в покоях, отведенных ему на половине наследника престола. От вездесущих глаз двора не укрылись и загадочные ночные рейды Филиппа — поздно вечером он тайком прокрадывался к апартаментам принцесс, а на рассвете, так же тайком, возвращался к себе, — и делал это с завидным постоянством. И тогда по дворцу, затем по всему городу, а вскоре и по всей Испании поползли упорные слухи о падении последней твердыни женской добродетели — принцессы Бланки Кастильской. Никому даже в голову не приходило, что очередной жертвой Филиппа стала вовсе не она, а ее младшая сестра, двенадцатилетняя крошка Элеонора, которую все, кроме отца, называли просто Норой.