Андрей Величко - Юрьев день (СИ)

— От вдохов и выдохов боль не зависит?

— Да уже почти перестало болеть–то, — буркнул император.

— Значит, вас вовремя уложили. Но пульс все равно частит, вставать нельзя. До саней вас донесут, казаки ребята здоровые.

— Ты–то откуда знаешь, чего мне можно, а чего нельзя — врач, что ли?

Нет, подумалось мне — не врач. Но инфаркт у меня был, и я хорошо запомнил симптомы, а потом мне в больнице много чего порассказали. Ну и выйдя из нее, я не пожалел времени на изучение соответствующей литературы. Но что бы ему такое ответить, дабы не рыпался?

— Нет. Я просто не хочу вашей преждевременной смерти. А если вы сейчас встанете, она будет вероятней, чем если не станете рисковать. И сегодня весь день лучше полежать, с сердцем не шутят. И, главное, Гирша не слушайте — то, что он весьма слабо разбирается в медицине, видно даже мне.

Помощь пришла с неожиданной стороны — в разговор вступил Черевин. Причем твердо, даже не скажешь, что с утра он уже откушал грамм триста, не меньше.

— Ваше величество, Александр прав. Гиршу я бы не доверил лечить даже обычный насморк, не говоря уж о гусарском. Прошу вас, слушайте сына, он уже неоднократно доказал, что его знания глубоки и разносторонни.

Когда отца привезли в Гатчину, я попросил Черевина:

— Петр Александрович, вызовите, пожалуйста, Боткина. Кроме того, передайте ему вот это, чтобы он захватил необходимые лекарства. А то ведь Гирш, если кого и позовет, то таких же горе–медиков, как он сам.

Блокнот и карандаш я всегда носил с собой, так что сейчас быстро написал «грудная жаба, точнее острый тромбоз венечных артерий сердца», вырвал листок и отдал его Черевину.

Как уже говорилось, конкретно в этом разделе медицины кое–какие знания у меня были. В частности, я сильно подозревал, что термин «инфаркт миокарда» пока еще не используется, но зато знал — один из ведущих кардиологов этого времени, профессор Меринг, применяет именно такое определение, как я написал. Жалко, что он живет не в Питере, а в Киеве.

Потом я уже от своего имени написал Менделееву, чтобы он где угодно раздобыл баллон с кислородом и как можно быстрее привез его в Гатчину.

Боткин приехал быстро, напоил отца какими–то микстурами (сейчас ведь даже аспирина не было), после чего подошел ко мне и спросил, на основании каких данных я поставил диагноз.

— Тахикардия, изменение цвета лица, сильная боль в груди, не зависящая ни от положения тела, ни от вдоха и выдоха. Кроме того, все это произошло в результате сильного волнения из–за моего полета.

— Простите?

Ну, я сделал летательный аппарат тяжелее воздуха и демонстрировал отцу его возможности, когда все произошло.

— Удивительно! Насколько мне известно, это еще ни у кого не получалось. И сколь высоко вам удалось подняться?

— Саженей на пятьдесят.

— Да уж, ваше высочество… я вам так скажу. Если бы мой сын у меня на глазах поднялся на такую высоту, да еще на каком–то непонятном сооружении, меня бы кондрашка хватила. Зачем это вам вообще понадобилось — неужели никто другой не смог бы?

— А зачем вы лечите людей? Ведь в вашем возрасте уже не так легко, да и просто опасно сломя голову мчаться к больному, заниматься им, не обращая внимания на усталость, нервничать… неужели вы единственный врач на свете?

— Хм. Извините, ваше высочество. Наверное, вы правы. Но давайте вернемся к состоянию нашего больного. Я его считаю неплохим, и наверняка в этом сыграло положительную роль ваше решение полностью исключить физические нагрузки. Более того, постельный режим должен продолжаться не сутки, а как минимум трое. Прошу вас употребить все свое влияние на его величество, дабы этого добиться. И как вы смотрите, если я постараюсь вызвать сюда специалиста для консультации — господина Меринга?

— Фридриха Фридриховича? Вызывайте, он наверняка будет полезен. И что вы на меня так смотрите — да, я знаю, кто это такой!

— Еще раз прошу извинить — увы-с, над всеми нами довлеют стереотипы мышления. Вам же я хотел сказать вот что. Пока его величество лежит, вам желательно проводить с ним побольше времени. Было бы неплохо, если бы вы смогли убедить его в безопасности ваших полетов.

— Спасибо за совет, так и сделаю.

Удержать отца в постели трое суток оказалось не так трудно, как я боялся. Ну да, сильный и считающий себя абсолютно здоровым человек просто растерялся, когда его же собственный организм вдруг выкинул такой фортель. Я прекрасно понимал родителя, ибо и сам не так чтобы уж очень давно побывал в такой ситуации. Причем мне повезло меньше — хоть дело и происходило на работе, рядом не оказалось никого, кто при первых же симптомах заставил бы меня лечь и вызвал бы скорую помощь. У меня же мозгов хватило только на идиотскую мысль «блин, с чего это изжога такая сильная, надо будет дома какого–нибудь лекарства сожрать». В результате мне пришлось почти двое суток провести в реанимации, да потом еще две недели в больничной палате.

А отец, кажется, отделался легко. Похоже, так называемым микроинфарктом.

За трое суток мне удалось убедить отца, что чем выше летит дельтаплан, тем его полет безопасней. В ход пошли как откровенные подтасовки типа того, что максимальные нагрузки аппарат испытывает при взлете и раз уж он смог взлететь, то беспокоиться не о чем до самой посадки, так и более или менее правдивые тезисы. Я подробно рассказал, как дельтаплан поворачивает, и уточнил, что без потери высоты подобный маневр получается только если не допускать ошибок в пилотировании. А коли допустил — можно мгновенно свалиться метров двадцать вниз. Если до земли сто метров или более, ничего страшного, а если пятнадцать, то может получиться совсем нехорошо. Наконец, аварийная остановка двигателя на высоте позволит не спеша выбрать подходящую для посадки площадку и рассчитать заход на нее, а случись такое у земли, и времени не хватит ни на что. Кажется, отец мне поверил. Во всяком случае, он сам спросил, когда я собираюсь продолжать испытания, а услышав, что в ближайшие дни, только кивнул. Оба дельтаплана были готовы — на починку того, что я сломал в первом полете, ушло полдня.

Пора, пожалуй, как и обещал, вернуться к педали газа на летательном аппарате. Люди, слегка знакомые с авиацией, могут удивиться — что за ересь? Тягой всегда управляли так называемые рычаги управления двигателями, или РУДы, расположенные слева от пилота, если он один, и в центре кабины экипажа, если пилотов два.

Да, у самолетов дело обстоит именно так, и я на стадии проектирования прикидывал, не снабдить ли мне свои дельтапланы нормальным самолетным набором органов управления. То есть ручкой с двумя степенями свободы, педалями и РУДом, который, когда я учился летать, инструкторы называли «сектором газа». Однако, подумав, я решил не вводить лишних сущностей и сделал точно такое же управление, какое имеют подавляющее большинство легких мотодельтапланов. То есть трапецию, управляющую крылом, и педаль, регулирующую открытие дроссельной заслонки двигателя.