В. Бирюк - Не-Русь

Ребятишки из моих тверских и смоленских сперва несколько растерялись, но быстро были приведены в норму. Чарджи сам по себе — аристократ, инал ябгённый, пробу ставить некуда. Ивашка — со Свояком смолоду вдоволь находился, на всякое княжьё нагляделся. А Николашка — и обдуривать рюриковичей ухитрялся. Если не врёт. Ноготку с Мараной — вовсе пофиг. У них взгляд профессиональный: если с этого чудака всё снять, то останется говорящий кусок мяса. Ну и что в нём может быть интересненького?

Андрей, оглядев наш лазарет, толкнул, не сходя с коня, коротенькую прочувственную речь. С благодарностью за проявленную храбрость от лица «Святой Руси» и лично Царицы Небесной. На корню пресёк поползновения «а может мы того… по домам?», поскольку — «Враг сокрушён, но не уничтожен». «Раздавим гадину в её гадском логове. Овхо». Поманил богатым хабаром, громкой славой и вечным спасением.

А вот Володше пришлось слезать с коня — Лазарь встать не мог. Пришлось тверскому князю пасть перед лежащим юношей на колени, вручит ему шапку, произнести и выслушать положенные слова и подставить плечико для поцелуя.

Я уже говорил, что поцелуйный обряд в «Святой Руси» чрезвычайно развит, разнообразен и повсеместен. «Целовальник» — заведующим кабаком — из более поздних и весьма простых вариантов. Поцелуй в плечо фиксирует отношения младшего — брата или сына — к старшему. «Почитать в отца место» — формула вассальной присяги на Руси.

Исполнять все эти процедуры с лежащим было непривычно. Володша занервничал, решил, что выглядит не только необычно, но и смешно. Споткнулся, зацепился… Мои парни — деревенские. Припаданию с придыханием — не выучены. Смешки пошли. Не так чтобы хохот в голос, но слышно.

Тут Сигурд что-то бормотнул Володше на ухо. Тот раздражённо фыркнул, отмахнулся, но Боголюбский услыхал. Отцепил с пояса саблю и велел отдать Лазарю:

— Новооглашённый боярин Лазарь! Бился ты ныне с супостатами славно. Даже и саблю свою об них сломал. Верю я, что и дальше будешь рубить ворогов наших. И для того дарю тебе свою добрую саблю. Чтобы и впредь служил ты верой и правдой. Мне, и Святой Руси, и Царице Небесной.

«Вассал моего вассала — не мой вассал». Володша — тверской князь, Лазарь — тверской боярин. А Андрей не только вручает оружие отличившемуся бойцу, но требует службы, верности через голову тверского князя. Это как поступая на службу в армию «родимой Эстонии» — клясться «не щадя живота своего» в верности НАТО.

Лазарь подарок обхватил как ребёнка. К груди прижал, на глазах слёзы:

— Княже! Андрей Юрьевич! Да я…! Да за тебя…! Клянусь! Это ж такая честь…! Это ж…! Живота не пожалею! Хоть — где…! Хоть когда…! Всей душой…!

Володша влез на коня весь красный. Сам дурак: послушал бы Сигурда — себе верного человека приобрёл. А так… клинка пожадничал? Это-то люди и скажут. Лопухнулся и сам уже понял — винить некого.

Он бы так и погнал вскачь прочь! От места где стыдно. Но пока Андрей не сдвинется — терпи. Боголюбский внимательно осмотрел лагерь, велел одному из гридней спешиться — отдать коня Чарджи. Пригласил инала к дастархану:

— Ваши в наших местах — нечасты. Посидим-потолкуем-послушаем. Как оно там, где чего творится…

Увидев Мару аж завис:

— Эт… это у тебя что?

— Марана. Лекарка наша.

— Кто?! М-Марана?! Лекарка?!

— Ага. Из самых лучших.

Андрей удивлённо оглядел толпу моих людей, вдруг прищурился:

— Эй, ты, а ну выдь сюда. Та-ак… А почему у тебя, боярич, девки в хоругви? Да ещё в таком непотребном виде — в мужеской одежде?

— Так Марана ж — баба. А это прислужницы её.

Любава, прятавшаяся до того за спинами бойцов, была вынуждена выйти вперёд и поклониться. От резкого движения свёрнутая под косынку коса её развернулась во всю длину. Она была чрезвычайно смущена всеобщим разглядыванием. Пришлось успокаивающе ей улыбнуться и отвлечь «высокоблагородное» внимание на себя:

— Любава, служанка моя. Добрая душа. От её голоса страждущие души смятенные — успокаиваются, и боли телесные — утишиваются.

— Я ж велел! Никакого бабья в хоругвях не держать! Гнать метлой поганой!

Князь Володша… экий же… межеумок. Пытается своё смущение и неловкость исправить дурным наездом на меня. Меня — любимого, прогрессивного и… и лютого. Ну ведь понятно же, что твоя… «обкорзнённость» на меня не действует. Уважения не вызывает, подчинённости не обеспечивают. Ты уж… или — руби, или — терпи. А ты разговаривать вздумал.

— Велел. Было дело. Ну так отвелей. Из твоего-то шатра бабы каждую ночь шастают…

Вся княжеватая компания уставилась на Володшу:

— Что, вот так прям — каждую ночь?!… А сколько их? И чего он с ними делает? — В ладушки играет… А ты спрашивал — чего тверские так долго тянутся? Всю-то ночь е…лом махавши — днём веслом не наработаешь… — Да и седни его гридни… вяловато. Я от нурманов большего ждал… — Так они что? Все — одну?!… - И вот так всегда — из-за одной какой-нибудь… Потому и черемисов упустили — не спавши, глаз не продравши…

Андрей помалкивал, а Володша закипал всё круче. Пора осаживать. И выводить своих из-под грядущих… «негораздов». А как? — А как обычно — обращая внимание на мелочи:

— Княже, девки идут со смоленской хоругвью. Не с тверской. Или ты себя почитаешь на Святой Руси — самым главным? Твой слово мне, смоленскому боярскому сыну — не указ.

А теперь посмотрим Боголюбского:

— Государь, прошу принять под свою высокую руку охотную хоругвь смоленского боярина Акима Рябины под командой отпрыска его — Ивана. Меня, то есть. Клянусь служить тебе в этом походе честно и храбро, приказы твои исполнять, о чести твоей и Святой Руси — радеть.

Это — про моих смоленских. Теперь про моих тверских. А то загонят их в «пристебаи».

— Дозволь принять под стяг свой, на время похода, людей добрых из хоругви боярина Лазаря. Ибо осталось их мало. С тем, чтобы иметь о них заботу вровень с вновь пришедшими.

Андрей продолжал лениво, полуприщуренно оглядывать наш стан. Не поворачиваясь, практически не двигаясь в седле, заставлял коня чуть преступать на месте. Так, как будто случайно, осматривал всё вокруг.

— Хм… Поедем-ка к столу. Воздадим должное угощению, почествуем витязей славных… Там и поговорим.

И коротким толчком ноги погнал коня ходкой рысью. Все поскакали за ним. И я — следом. Только и успел махнуть рукой ребятам, да подмигнуть взволнованно глядевшей Любаве. Рядом, колено в колено, пристроился Чарджи:

— Чего врать-то, боярич?

— Ничего, ханыч. Врать — нельзя. Только правду. Но… поменьше. Хмыкай и чавкай. Там видно будет.

Дальше пошло застолье — «пир победы». Нас с Чарджи посадили куда-то в середину дастархана — родовитых да достославных и без нас хватает. Но и к обычным «вятшим» отнести нельзя — иностранцы, «заморские гости». Пытались резвенько напоить и разговорить. Но я старательно чавкал, демонстрируя нормальную реакцию юношеского организма на сегодняшние… приключения. А Чарджи высокомерно хмыкал, подтверждая общее мнение, что «торкский инал… такая сволота чёрношапочная — слова по простому не скажет». Так, высокомерно хмыкая и презрительно разглядывая соседей, он и нажрался до отключки. Я-то хоть закусывал.