В. Бирюк - Не-Русь

Ноготок переглядывается с Ивашкой — они ещё не в курсе. Как хорошо, что Аким не пришёл — он бы мне точно уши оторвал! Вместе с головой.

— А нынче и вовсе. Кучу поганых порубил, строй их пробил, важного какого-то панка ихнего завалил, первым на берег выскочил. Да за одно это тебя величать да чествовать надобно! А он сам… со своими… как-то не очень… Так, среди прочих… А ты, говорят, ещё и за эмиром по Волге гонялся, наложницу его разлюбимую отбил да Боголюбскому подарил. Не Володше — Боголюбскому! Не своему князю — над ним старшему. Не по чину. Унизил ты, Ваня, князя. Уронил. В чести, в славе, в удали. Так тебе — и этого мало!

Резан несколько мгновений смотрел в темноту. Туда, где у уже погасшего костра лежали наши раненые. И — Лазарь.

— Бешеный Катай — Лазарю свою саблю отдал. Против обычая, по твоему слову. А Володша это дело проворонил! Не по воинской удаче — там-то воля божья, а по своему слову да делу. Он… лопухнулся да скапризничал. Он — сам дурак. А ты — опять умный. Только он — князь рóжёный, а ты боярич приблудный! Он со своей княжести — живёт. Она его держит, подпирает, возвеличивает. Без неё… он — никто и звать — никак. И спустить тебе всякие твои… обиды да поношения — он не может. Или — восторжествовать над тобой, согнуть, втоптать, принизить… или самому… — в петлю, в омут, в монастырь…

Помолчал, продолжил раздражённо:

— Ты, Иване, аки орёл сизой, ширяешься по поднебесью. Носисься там… будто ошпаренный. Кругаля промеж молоний выписываешь. А земли не видишь. И стрелка злокозненного, что в чащобе притаился — не зришь, не чуешь. Покудова стрелу калёную под крыло не споймаешь. Прям в сердце. Э-эх…

Резан снова вздохнул, веточка в его руках сухо хрустнула.

— Что девка эта — тебе люба, как ты с ней обнимался-миловался — полвойска видала. Князю это… будто голым задом на жаровню. Тебе — всё! И милость княжеская, и слава воинская, и девки красные… А у Володши — душа варом кипит. Ты его уже не только перед тверскими — перед суздальскими да владимирскими, да рязанскими с муромскими… Не восторжествовать ему над тобой никак, не взять верха… Вот он и ударил. Прям в сердце. Тебе. Орёл ты наш… ширанутый.

Ой же ж боже ты мой… И крыть — нечем… Сам. Всё сделал сам. Своими руками. Языком и… и прочими частями тела. Кроме одной части — головы. Не соразмерил. «Своё место» со своими делами и словами. Оказался… — наглый.

Наглый и глупый. Ведь мог бы на старших посмотреть, у умудрённых спросить! Ведь не мылся бы — и всё было бы хорошо! И не светили бы нурманам наши задницы беленькие как огни маячные, не звали бы нас… туда, откуда только с боем да с кровью.

Язык бы придержал. Кивал бы молчки на всякое хвастовство, а тут сдуру подольститься вздумал насчёт драконов. Наказали? — Утрись. А я… хорохориться вздумал. Взъерепенился. Государевой воле воспрепятствовать. Сдачи дать.

Ну и «на» — получи круче.

Дальше — больше. Пошла эскалация. Эскалатор недоделанный… И соткалась из дел моих… «лестница в небо». Для неё…

А надо как? — А так: ныркнул за швабру и пришипился. И живи там в своё удовольствие. Половой тряпкой…

— Заказчик — убедительно. Мотивы — доказательно. Исполнители? Посредники? Способ?

Резан аж вскинулся. Чего дальше-то говорить?! Пустое перетирать?! Князь же! Он — повелел, кого послали — тот и сделал. Всё, тема закрыта — «против лома нет приёма». Сделай выводы, яви смирение искреннее, откупись подарками дорогими, испроси прощения высочайшего… И, ежели будет на то благоволение князя Володши Васильковича, то явит он милосердие своё и простит, по неизбывной и беспредельной доброте душевной своей — прегрешения твои. Тогда… приглядывай швабру…

Резан — нормальный. Умён, смел, осторожен. Честен, предан, опытен… Из лучших нормальных аборигенов «Святой Руси». А мои пердуновские — уже нет! В смысле — ненормальные. Они-то и изначально… «десять тысяч всякой сволочи», а за годы прожитые со мной бок о бок… Нет-нет! Я никакой антиправительственной…! Или там — подрывающей основы государственного строя…! Избави боже!

Рюриковичи — наше всё! Вот те крест святой! Все! Всегда! Везде! Солнцы красные…

Когда на небе видишь несколько солнц, помни: настоящее — только одно. И не факт, что ты его видишь. Остальные — ложные. Это такой интересный оптический атмосферный эффект, я про него своим людям как-то трепался.

Это — философия, это — позже. Пока — по связям в преступной группе:

— Володша вызвал «суку белесую», Сигурда. Тот послал двоих нурманов. Те подговорили монашка. Монашек зазвал девок. Девок избили, монашка зарезали. Так? Ничего не смущает?

Ивашка покрутил головой.

— Не. Вам, конечно, виднее, но — не… Сигурд… сомневаюсь я. Что я тут про него слыхал… Иване, ты ж вместе с ними на пиру был. Может, видел чего?

У меня хорошая фотографическая память. Картинки застолья… я специально за князем и его конюшим не присматривал… и вообще — есть несколько провалов… разной продолжительности…

— Они были за дастарханом. Надолго не отходили, сидели врозь, к обоим подходили какие-то… для разговора. Слов — не слышал. Не доказуемо и не опровергаемо. Что ещё?

— Чудно. Девок не снасиловали.

— Может, торопились сильно. А может… Среди нурманов, Ноготок, есть… персонажи, у которых на девок не встаёт. Только на мальчиков.

— Ещё. Монашка прирезали чтобы звона не было. А девок — живыми! — у дороги бросили, чуть ветками закидали. Будто хотели, чтобы их нашли.

— Резан же чётко объяснил! Наказание. Устрашение. Месть. Поэтому Любаву… Поэтому её и ломали. А Цыбу просто по голове стукнули. За компанию. Для мести нужно, чтобы я узнал и увидал. Нарыдался-нагоревался. Но — не доказал. А то Боголюбский начнёт свой сыск. А там… уже не ясно. То ли — ворогу отомстил, то ли — свою голову на плаху положил.

Я внимательно оглядел своих. Светать начинает, над рекой, с той стороны, туман появился.

— Идите-ка вы спать. Скоро подъём будет.

Народ поднимался с песка, с колен.

А я… имитация разумной деятельности закончена. Вид «предводитель в разуме» — выдержал. Но… сердце молотит под горлом. Чуть отпустить вожжи, чуть прислушаться к себе…

Вой.

Вой рвёт грудь.

И хочется удариться.

Обо что-нибудь твёрдое. Головой. Наповал.

И ещё раз.

И ещё…

Горячо. Как-то… «пятнистый» жар. Горячая голова, печёт глаза… А ноги, почему-то, мёрзнут. Хорошо, что темно — ничего не видно. Видеть… тошно. Хоть — что. Хоть — кого.

Какой сегодня длинный день. Сколько в него разного… «День — год кормит»… Или — жизнь убивает. Вот прирезали бы меня с утра и было бы… не так больно. Лежал бы там. На полчище возле иконки. Холодненький, чистенький, спокойненький…

Мочевой пузырь напомнил о своём существовании. Вот и ещё одна… забота. А ведь так просто было от всего этого избавиться. Просто пропустить сегодня удар… И зачем я так хорошо учился?