В. Бирюк - Не-Русь

Подошёл к урезу воды. Тёмная, серая гладь Оки. С той стороны идёт туман. А в воде, наверное, ещё сегодняшние покойники плавают. Стикс — река мёртвых. Говорят, Ахиллеса его мама в такой речке купала. Держа за пятку. А я лучше сам. С головой. Скинул овчину, вошёл в воду. Хорошо. Голову остужает. Сердце… успокаивается. Бьётся… ровнее. Раз-два, вдох-выдох, левой-правой…

Туман. Пелена. Раз-два, гребок-толчок… Механические равномерные движения. В пустоте. Ни лева, ни права, ни верха, ни низа. Мироздание. Ничто. И я в нём. Вселенная: туман, вода и… загрустившее попандопуло. Этому миру нет дела до меня. До моих надежд и потерь. До моего существования. Мои печали — только мои. Не — невидимых звёзд, не — неслышимых родников. Воде в реке, воде в воздухе — это всё неинтересно. У них вообще нет интереса. Ни к чему. Пустота — пуста. Покой. От чувств, от мыслей. Наполнить её смыслом, интересом… может только живое. Только человек. Человечество. Тот кусочек, который я называю — «мои люди». Им — интересен я. Они — интересны мне. «Паутинки мира». Держат. Душ мою. Тянут. Не пускают. В пустоту, в покой. Ждут. Пора возвращаться.

Всё так же, автоматически двигая руками и ногами, я развернулся и поплыл… обратно. К берегу? — Да. Если он там есть. Размышляя. Ни о чём. Спя. С открытыми глазами. Возвращаясь. Куда-то. Потому что вернуться туда, куда хочется, куда нужно… в сегодняшний вечер, когда я последний раз улыбнулся ей, последний раз увидел её радостный взгляд. Радостный — мне…

Чуть не захлебнулся. Сбился с ритма. Вспомнил картинку — она смотрит мне вслед, а я тороплюсь, скачу за князьями…

Боже мой! Какой я идиот! Ведь мог вернуться, не поехать. Отговорился бы. Остался бы с ней и… И ничего этого не было бы! И она бы была жива… Ы-ы-ы…

По воде камни не плавают — не обо что разбить голову. Головной мозг захлёбывается эмоциями — управление перехватывает спинной: тело автоматически машет руками и ногами. Раз-два, вдох-выдох. Речная вода смывает… слёзы? Капельки тумана? Пот? Жар? — Всё. Всё, что в её силах смыть. Но — не произошедшее. «Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее — не-бывшим». А вот «будущее — не-бывшим» — может и человек.

Ой же ты мой боже… тянут… не пускают… паутинки…

Отключка мозгов была столь глубокой, что инстинкт, без помех от сознания, вывел меня точно к тому месту, где я вошёл в воду. На берегу темнела толпа народа. При моём появлении они все замолчали. Обе хоругви собрались почти полностью. Стоят, молчат, на меня пялятся.

— Чего подскочили-то? Побудки ещё не было.

Спокойный, ровный, молодой голос Любима:

— Вот и я говорю: не может такого статься. Боярич, говорю, обещался из меня доброго стрелка сделать. А сделал… только наполовину. Пока не закончит… Он же сказал — значит сделает.

Об чём это они? Это я такой тупой?

Из толпы выскакивает полуодетый Николашка с полотенцем, начинает меня вытирать, приплясывает, всхлипывает, суетливо приговаривает:

— Это ж… Мы ж-то… как ты в реку полез… Тута все и решили… Что ты того… Ну… Насовсем… А как же мы? Мы ж-то как?! И вообще…

Эгоисты — думают только о себе. Как им будет без меня. А как мне теперь быть с ними? Без неё…

Подошедший Ивашко отбирает у Николая полотенце, внимательно оглядывает мой… ну назовём это нескромно — торс. Вдруг накидывает тряпку на шею и резко затягивает. И шипит мне в лицо:

— Ты…! Бл…! Сукин сын! Ежели ещё раз…! Выловлю и сам! Своими руками…! Как щенка…!

Втыкается мне в плечо лбом и плачет.

— Так перепугал… Что ж ты такой… То — в битву резаться, то — в реку топиться… Мы уж сети искать собралися…

Отрывается, смотрит мне в лицо — сквозь слёзы укоризненно грозит мне пальцем:

— Не надо… не надо так… в следующий раз…

Что, Ивашко, думаешь — будут и ещё… разы? Какой, однако… оптимистический прогноз.

Он отходит, следом Сухан подаёт мою одежду. И осторожно проводит пальцем по моей груди — его душа на обычном месте. Ещё один мой должок в этом мире. «Ниточка паутины».

Не могу вспомнить ни одного попандопулу, которого бы принуждали к жизни — долгом перед зомби.

И едкий, аж звенящий от эмоций голос Мараны:

— Нашёл об чем беспокоится, старый. Такие не тонут. Крокодилята.

Что-то они сильно заблаговременно отпевать меня начали. Ядовитость Мары даёт необходимый толчок моему… ну, назовём это несколько нескромно — остроумию:

— Ошибаешься, достопочтенная. В Оке крокодилов нет. Но кайманы скоро будут.

— Карманы?! Какие такие карманы?!

— Сходные. Лысые и на двух ногах.

И не думал, не гадал я, что пророкизмом занимаюсь. Что разведутся вскоре, и вправду, в этих местах молодые наголо бритые ребята, на двух ногах и в одежде с карманами. А вот молва народная запомнила и со временем мне вернула.

Ребята делами занялись, костры разожгли, а я пошёл к Любаве. Цыба лежала с сотрясением, Марана… у неё даже руки трястись начали. От усталости, наверное.

Так что, и обмывание, и обряжение делал сам. И это — хорошо. Не испугал никого. Мордой своего лица. Только — воем. Но я старался… сдерживаться.

Ребятки домовину сварганили. Тут это дефицит — покойников много. Даже просто колоду подходящую найти… Хоронили мы её в закрытом гробу. Поскольку… понятно.

Всё чин-почину: могилку глубокую на сухом месте выкопали, отпели благостно, по горсти земли бросили. Вот только холмик не делали да крест не ставили — земля чужая, не русская. Придут здешние «петухи» да разорят.

На обратном пути с кладбища, похмельный, опухший Чарджи вдруг вцепился мне в горло:

— Ты! Скабби тшквари! Ты её убил! Она из-за тебя умерла! «Подорожник для души»… Не сберёг! Она десятерых тебя стоила! Она! Дедобали гулеби! Лампари суни! Из-за какого-то плешивого… суниани ткха…

Чарджи душил, не отпускал. Пришлось вспоминать. Ответ Гамлета Лаэрту. В могиле Офелии:

Вот так. А я и не знал. Что и для него она… «лампари». Только кричать на меня сейчас… не надо.

Только хвастать мне… не интересно. Больно как-то…

— Ты хочешь увидеть мои слёзы, Чарджи? — Их нет. Смыла река. Ты хочешь увидеть мой гнев? Его нет — остудила вода. Ты хочешь увидеть моё горе? Это не цацка, не прикраса на шею. Им не хвастают.