Александр Мазин - Богатырь

– Не поверю! – осклабился Блуд, не обращая внимания на ропот недовольства, вызванный его словами.

– А был бы у меня свидетель, ты бы поверил?

Блуд ухмыльнулся еще шире:

– Все знают, как ты богат, Серегей. Что тебе купить свидетеля? Да хоть сотню!

– А если то будет свидетель, которого не купить? – Духарев тоже усмехнулся.

– Таких не бывает! – отрезал Блуд.

– По себе судишь, да? – И вдруг загремел: – Есть у меня такой свидетель!

Духарев кивнул дружинникам, и те вытолкнули вперед священника:

– Вот он! Мой сын успел его спасти. Жаль – только его. Двоих святых отцов разбойник успел сжечь! Принес в жертву своим бесам! – И еще громче, чтоб перекрыть гул голосов: – Довольно тебе такого свидетеля, Блуд?

Монах бросился через зал, подбежал к епископу, быстро заговорил по-ромейски…

Князь поднял руку. Гул стих.

– Что он говорит? – спросил Владимир. Он понимал ромейскую речь, но не настолько, чтобы разобрать невнятную скороговорку священника. – Это Соловей?

– Да! – подтвердил епископ. – Великие страдания…

– После! – оборвал его великий князь. – Мне довольно! Это Соловей!

– Позволь, княже, мне привести еще одно доказательство! – выкрикнул Илья.

– Давай, – разрешил великий князь, благожелательно кивнув.

Илья подошел к доске, на которой лежало оружие Соловья: сабля, шлем, бронь, лук, стрелы. Вытянул одну из тула…

В палате стало совсем тихо. Всем было интересно, что за доказательство представит Илья.

Илья оглядел стрелу внимательно, взял лук… И вдруг, с удивительной и для опытных воинов быстротой, даже не выпрямившись до конца, метнул стрелу.

Никто не успел среагировать. Только Габдулла, но тоже с опозданием, вскочил, заслоняя собой великого князя.

Конечно, Илья целил не в князя.

Пронзительный короткий свист, который заставил содрогнуться многих испытанных воинов. Кто-то закричал. В крике потерялся хруст ударившей в дерево стрелы. Духарев увидел, как розовая мясистая физиономия Блуда вмиг сравнялась цветом с хорошей бумагой. Глубоко вошедшая в опорный столб стрела дрожала в вершке от его уха.

«Он не забудет, – подумал Духарев. – И не простит! Но зато какая у него рожа!»

– А добрый выстрел! – прозвенел в наступившей тишине голосок старшего сына Владимира, юного князя Изяслава.

– И придумано недурно, – заметил Артём. – Знатно по ушам бьёт. В бою может пригодиться.

Палата снова загудела… И опять Владимир оборвал шум, подняв руку:

– Ты исполнил клятву, Илья Моровский, – произнес он, поднимаясь на ноги. – И вот мое слово: отныне и навсегда, княжич, место твое за моим столом среди старшей гриди!

– Любо! – рявкнул Добрыня.

– Любо!!! – подхватила гридь.

Илья стоял один, посреди ревущей толпы, улыбался, и слезы катились по его щекам…

Нет, не один. Батя был рядом.

Как всегда.

В нашем фольклоре нет более значимой фигуры, чем Илья Муромец. Тем не менее в литературных источниках Древней Руси это имя не упоминается, хотя есть даже конкретный период, к которому традиционно относят этого богатыря: время правления великого князя Владимира. Кто-то, правда, склонен подразумевать под «Владимиром Красно Солнышко» Владимира Мономаха, но мы пока оставим этот вариант за кадром. Равно как и замечательную историю «старого казака Ильи Муромца», у которого как раз есть вполне конкретный прототип: действительно, казак и, действительно, Илейка Муромец, папа которого носил ничем не примечательную фамилию «Коровин», а сын прославился тем, что во главе объединенного казачьего войска недурно покуролесил в смутные времена. Проявив, надо полагать, недюжинные полководческие способности, поскольку Илейка Муромец не только объявил себя «царевичем Петром», но и взял несколько крупных городов, в том числе Путивль и Тулу. В Туле же он спустя некоторое время был осажден лично царем Шуйским (Лжедмитрия к этому времени уже прикончили), где Илейка весьма неплохо оборонялся до тех пор, пока Шуйский не запрудил реку и не затопил Тулу. Казачьего атамана взяли в плен, отправили в Москву, пытали и казнили. Но «старый казак Илья Муромец» тем не менее прочно вошел в фольклор да там и остался.

Однако вернемся к нашему герою.

Сказать, что о нем так уж никто и нигде не упоминал, было бы неверно. Например, некий Илья Русский упоминается в средневековой немецкой поэме «Ортнит» и в «Тилдрет-саге», которая, правда, является лишь перепевом «Ортнита».

Есть более поздние, косвенные упоминания, например записи немецкого путешественника Эриха Ласотты (это, правда, уже конец шестнадцатого века), интересные тем, что в них говорится не о Муромце, а о знаменитом богатыре, воеводе князя Владимира Илье Моровлине. Хотя Ласотта пишет о нем не как об исторической фигуре, а именно как о былинном персонаже, герое народных баек. Однако важно само прозвище «Моровлин». Что позволяет сделать вывод о том, что «Муромцем» наш герой стал позднее. Разумеется, в самом Муроме с этим выводом не согласны и охотно покажут всё, включая печь, на которой богатырь провел тридцать три года. Кстати, есть некоторые исследователи, которые возводят прозвище богатыря именно к печи, точнее, к «муравлёным», то бишь к популярной травяной расцветки печным изразцам.

Вариантов – в избытке. Например, история, в которой прототипом нашего героя считается некий «Чоботок», принявший монашество под именем Илия, причисленный к лику святых как «преподобный Илия Муромец» и скончавшийся иноком Киево-Печерской лавры в начале двенадцатого века. Есть гипотеза, выводящая Илью из Великого Моравского княжества. И даже, не надо смеяться, от древнегреческого «мирмидон».

Из всего этого разнообразия я, по ряду причин, решил остановиться на географической привязке к окрестностям городка Моравска (Моровийска) Черниговской (ныне) области, который пусть и возник в источниках позднее описываемого мной времени, но доподлинно известно, что поселение там было и ранее. Я посчитал этот вариант ничем не уступающим прочим по достоверности, но весьма удобным для меня как писателя.

Но главное все же не в этом. Пусть ученые изучают останки легендарного Чоботка на предмет «тот или не тот». Лично я полагаю, что народные сказания не стоит рассматривать как некий исторический источник. Вернее, как источник конкретных фактов, хотя таковые и могут лежать в их основе. Сказания прошедшие, пусть и существенно изменившись, через столетия несут нам совсем другую информацию: социальную. Былины – это больше, чем просто факты, и уж точно не просто сказки для развлечения. Это исконные, глубинные, многовековые чаяния народа, материализованные им в фольклоре.

«Эпос живуч не воспоминаниями прошлого, а тем, что он отражает идеалы, которые лежат в будущем. Он отражает не события той или иной эпохи, а ее стремления. Народ, возвеличивая киевскую эпоху, стремился не к реставрации Киевской Руси, а смотрел вперед, стремился к единству, которое Киевская Русь начала осуществлять, но не довела до конца. Чтобы полностью и правильно понять это явление, надо ясно представить себе, что вслед за периодом создания государственного единства наступил период феодальной раздробленности. В этот период, как мы знаем, Киевская Русь вовсе не была тем единым, резко централизованным государством, каким она рисуется в эпосе. Если же в эпосе русский народ представлен как совершенно единый, а Киевская Русь изображается мощным, централизованным и монолитным государством, то это происходит не потому, что народ неверно изображает историю, а потому, что народ в своих песнях пел о том, к чему он стремился, а не о том, что уже прошло» [17] Пропп В. Я. Русский героический эпос. М., 1999. .