Валерий Большаков - Танкист №1. Бей фашистов!

– Огонь! Федот, бей по «Тиграм»!

– Далеко!

– Бей!

– Есть!

85-миллиметровая пушка «Т-34Т» была послабже той, что стояла на «сороктройке», но и до «Тигров» было метров семьсот. И пошла веселуха…

Снаряды летели в обе стороны. То ли «Тиграм», то ли «Пантерам» удалось подбить две «тридцатьчетверки», одну из них безвозвратно – башню-«гайку» приподняло на выплеске огня и перекосило.

Один из «Тигров» тоже не дожил до победы – пять 85-мм снарядов продолбили ему борт и башню. Подлетели «Ил-2», забросали бомбами немецкие танки и махнули дальше, оставляя коптить четыре или пять «Пантер».

«Тридцатьчетверка» сотряслась, грохот заполнил танк.

– Гусянку расколотило справа!

– Иваныч! Живой?

– Да что мне сделается…

Репнин развернул башню, выискивая обидчиков.

– Бронебойный!

– Готово!

– Огонь!

«Пантера», подползавшая навстречу, заработала попадание. В то же мгновение башню заполнил невыносимый грохот, пахнуло жаром и вонючим дымом. Раскаленные кусочки металла вонзились Геше в ногу и бок. ТПУ отказало.

Зарычав, Репнин сунул заряжающему кулак под нос. Бронебойный суй! Тот сунул.

– Федот!

Наводчик очумело завертел головой.

– Огонь!

Пушка громыхнула, посылая снаряд. Попал? Попал…

Почему-то танк в перископе расплывался и двоился.

Двести десятый, что ли? Или двести одиннадцатый? Надо же, счет потерял…

– Солярка натекает! Горим!

– Бронебойным… – прохрипел Геша и вырубился.

Очнулся он от неудобства – вся левая половина тела онемела словно. Открыв глаза, Репнин разглядел белый потолок в сеточке трещин.

Картинки боя держались в памяти, но были смутны. Болит бок… Шевельнув правой рукой, Геша нащупал бинты. Всего замотали, как мумию…

О том, что он находится в госпитале, Репнин догадался сразу – пронзительно пахло карболкой. Глухо доносились голоса и шарканье тапок.

Он повернул голову, чувствуя, что и ту обмотали бинтами. «Здорово меня…»

Тут голоса послышались громче, скрипнула дверь, и в палату заглянули сразу две головы. Геша узнал лишь Борзых.

Головы сразу втянулись, голоса зазвучали громче, и в палату вкатился румяный доктор с аккуратной бородкой.

– Очнулись? – бодро спросил он. – Ну, во-от… Я же говорил – организм молодой, здоровый…

– Целый хоть? – разлепил губы Репнин. – Организм? И… какое сегодня?

– Целый, целый! С палочкой походите с недельку, а потом можно и вальсировать. А… какое сегодня? Число вы имели в виду? Двадцать седьмое с утра.

– А экипаж? Все живы?

– Сейчас… – сказал доктор ворчливо и встал.

Выйдя в коридор, он впустил в палату целую ораву танкистов. В чистых гимнастерках, в наброшенных на плечи белых халатах, явились Бедный, Борзых и Федотов, за их спинами скалился Гиви, а в дверях застряли Полянский с Капотовым.

Неожиданно их как ветром сдуло – порог переступил Катуков.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – слабым голосом приветствовал Геша командарма.

Михаил Ефимович улыбнулся:

– Этого я вам должен желать, Дмитрий Федорович! Ну, вижу, выкарабкались.

– Так война ж еще не кончилась, – натужно пошутил Репнин. – Куда ж без меня?

– Да, – вздохнул Катуков, приседая на подсунутый Капотовым стул. – Побили мы немцев изрядно, но конца пока не видно.

– Много наших полегло?

– Считают еще, но тыщ двести есть точно. Зато и немцев мы положили – тысяч за триста! Вот такой размен… Сейчас Харьков двинем освобождать. Кстати, подполковник Лавриненко, как вы насчет бригадой покомандовать?

– Так это смотря какой…

– 1-я гвардейская вас устроит?

– Этой можно…

– Ну, спасибо! – рассмеялся командарм. – Ладно, выздоравливайте скорее. Все, товарищи, выходим, тут есть посетители поважней…

Катуков вытолкал всех в коридор, аккуратно прикрыл за собой дверь, и тогда в палате остался только один посетитель.

Самый важный – Наташа Шеремет.

Она осторожно присела на краешек койки, погладила Репнина по руке – и захлюпала носом.

– Удивительно… – пробормотал Геша. – Как все хорошо, так они плачут…

Наташа улыбнулась сквозь слезы, наклонилась и нежно поцеловала его.

– Я тебя люблю… – сказала она, – Ты выздоравливай, ладно?

– Ладно. Да ты не волнуйся, Наташ, все будет хорошо.

Перед Репниным пронеслись 2015-й, 1941-й, 1942-й, 1943-й… Сколько всего было и сколько еще будет. И должно хорошо кончиться. Строго обязательно.

– Все нормально, – улыбнулся Геша. – Порядок в танковых войсках!

При написании главы использованы материалы А. Коца и Д. Стешина.

Место командира танка в «Т-72».

Арта (жарг.) – артиллерия.

НСВТ «Утес» – крупнокалиберный пулемет (12,7 мм). Предназначен в том числе для поражения воздушных целей. В сравнении с «Т-64» на «Т-72» был исключен дистанционный привод пулемета, поэтому командир танка может вести огонь из «Утеса» только при открытом люке, наводя его вручную.

Согласно официальным источникам, 28 сентября ст. лейтенант Лавриненко находился в деревне Акулово, близ станции Кубинка, где сосредотачивалась 4-я танковая бригада.

18 декабря, на подступах к Волоколамску, Д. Ф. Лавриненко был убит осколком мины.

Данная команда означает, что впереди ровно, гладко – можно гнать на скорости.

Точное число танков, подбитых Д. Лавриненко к этому сроку, неизвестно. Официально засчитано 7, но называют и другие цифры – от 15 до 19.

До введения погон звания отображались на петлицах. Черный цвет петлиц относился к бронетанковым войскам, а два «кубаря» (квадрата) отличали лейтенанта.

Командира 17-й Московской стрелковой дивизии народного ополчения Козлова было приказано за это расстрелять перед строем, но он успел перебежать к немцам.

Танковое переговорное устройство.

В нашей реальности танк Д. Лавриненко, ворвавшийся в Скирманово, был подбит из противотанкового орудия, а стрелка-радиста И. Борзых ранило в плечо.

РС – реактивный снаряд.

Немцы разрабатывали тяжелый танк с 1941 года.

В нашей реальности наградной лист Д. Лавриненко указывал на 37 немецких танков.

ППД – пистолет-пулемет Дегтярева. Принят на вооружение в 1935 году.

Звание лейтенанта госбезопасности примерно соответствует капитану в сухопутных войсках.

С 1937 года в обиход вошла уставная фраза «Служу Советскому Союзу!». По временному уставу внутренней службы 1924 года бытовала фраза «Служу трудовому народу!». При награждениях и вынесении особых благодарностей вне части использовалась именно эта фраза (вплоть до 1943 года).