Заур Караев - Место, которое есть

Почему раньше мне в голову никогда не приходила подобная мысль? Нам же рассказывали, что до Войны наши предки достигли больших успехов в вопросах расширения научных границ. Ведь и в самом деле, когда-то давно могло произойти нечто подобное. Значит, не глупо допустить, что на какой-нибудь из ближайших планет сейчас есть своя цивилизация, прошлое которой не тронуто Гипербореей… там-то и живут блаженные люди.

Ипполит еще несколько минут рассказывал мне что-то о книге, но я почти ничего не слышал, так как увлекся размышлениями над поведанной мне теорией Эрнста Помта. В конце концов справедливость допущения такой возможности была мною самому же себе и доказана. Разумеется, этот факт не мог допустить того, чтоб я не поделился соображениями на данную тему со своим единственным товарищем и другом:

— Ипполит! — обратился я к доктору, и тем самым прервал продолжение его, надо сказать, уже затянувшегося монолога. — А разве не может быть так, что Помт оказался прав?

— Нет. — с какой-то слегка смутившей меня уверенностью в голосе спокойно произнес ответчик.

— Ну почему же? Ты сам мне много раз рассказывал о чуть ли не чудесных открытиях прошлого. Я помню твои истории о космосе, среди которых было много и таких, где ты восторженно расхваливал на всякий лад космических путешественников. Если они открыли для себя эту черную пучину, лишенную воздуха, то почему они не могли спустя некоторое время организовать высадку на какую-нибудь планету? Какой смысл в первооткрывании неизведанных ранее троп, если таковые никуда не приведут? — закончил я метафорическим выражением, чем был не мало доволен, потому как думал, что смогу оказать нужный мне эффект.

— Мой дорогой Ид, — начал по-отечески ласково ученый, — ты, как я вижу, тоже из разряда романтиков. Это не плохо, но порой данная твоя черта заставляет меня сомневаться в твоих умственных способностях. — Ипполит добродушно улыбнулся, давая знать, что он шутит. — Тут я, конечно, сам виноват. Прости, друг! Но знай, что не от злобы все, а спонтанно выходит. Видишь, свои минусы тоже признаю.

— Да признавай сколько угодно, — несколько грубо прервал я собеседника, что было вызвано лишь нетерпением, — только сейчас побыстрее излагай мысли свои, чтобы я мог знать, поддерживаешь ли или отрицаешь мои, равно как и Помта, аргументы.

— Ну, раз ты хочешь так, — согнав со своего лица улыбку, говорил подгоняемый мною, — то скажу тебе, что все это — глупости невероятные. Нет никаких людей на Венере, и никогда не было. Единственная обитель человечества — Земля! — с какой-то злобой чуть ли не выкрикнул говоривший. — Здесь все началось, здесь всем нам суждено и сдохнуть!

— Но почему же…

— Уже мы очень близко к этому подошли, надо чуточку подождать! — не услышав мою вставку, продолжал гневаться Ипполит. — И знаешь почему? Потому что новые миры создавать вредно! Тебе может и полезно, а вот какому-нибудь важному господину вредно. Неужели ты действительно думаешь, что сделавшие с людьми все это, позволили кому-нибудь улизнуть с этой планеты? — далее оратор продолжил излагать свою убежденность в существовании теории заговора, чем не слабо раздражал меня, но я терпел, потому как не особо хотел в ступать в пререкания, которые наверняка вылились бы в бестолковую дискуссию и порчу настроения.

— Пускай так, — говорил я, когда наконец дождался паузы в процессе словоизвержения моего товарища, — тогда ответь мне, почему арестовали Эрнста Помта, раз в книге его не была и слова правды?

— По той простой причине, что такие как ты, склонные верить в мифы, легко поддаются влиянию и любят терзать себя сомнениями… Опасен не один Помт, опасны те многие, что могли бы поверить в его выдумки. Угроза, так сказать! Ну, а всем известно, что «руки прочь от хранителей государственности»!

Версия Ипполита, пускай она и меньше мне нравится, все же достойна внимания, и точно так же заслуживает права на жизнь, как заманившие меня в сети своей привлекательностью идеи четвертованного совсем недавно человека. Но переубедить меня подобными доводами ученому не под силу, и теперь я, можно сказать, сторонник теории заселенности Венеры. Но это все и в самом деле очень попахивает романтизмом, а раз уж мне данное обстоятельство известно, значит, никакие серьезные изменения в мою жизнь внесены не будут — никто же не сможет, даже если очень сильно захочет, отправить меня к инопланетным сородичам. Нет у уродов таких технологий, да и зачем они им? С другой же стороны, очень глупо думать, что за столетия колонисты Венеры не внесли никаких изменений в свою первоначальную природу. Речь, конечно, не об эволюциях организма, но мораль, эстетика, психика, принцип социального устройства и многое прочее могло серьезно исказиться. Да и кто там будет ждать земных собратьев, связь с которыми уже очень давно потеряна, и которые сейчас так мало чего общего имеют со своими предками? Много еще причин можно придумать, так что не буду гадать, а лучше оставлю мечты о «блаженных людях» в неприкосновенности, пускай они будут усладой рассудка и души.

После этого мы еще недолго побеседовали с Ипполитом о различных вещах. Я нехотя соглашался с ним, а потом перевел разговор на Помта, который в моих глазах выглядел своего рода мучеником, крайне невинным, но значимым. Собеседник согласился с мученичеством, но значимость отвергал, сославшись на бесполезность затеи, в реализации которой сам же косвенно и поучаствовал (кстати, Ипполит себя ни в чем не винил, хотя не отрицал, что отчасти и его недальновидность, подстегнутая восхищением, повинна в четвертовании неудачливого писателя). Грустно, и спорить обо всем этом можно долго, но что получится в итоге? Ничего, потому как пустословию суждено всегда кануть в никуда, ну или оно приводит к еще более печальным последствиям. Так что мы быстро заставили себя позабыть Эрнста Помта. Когда он умрет, я обязательно скажу: «Покойся с миром! Тебе подготовили место рядом с давным-давно похороненной справедливостью, так что пускай душа твоя не печется о безруком и безногом теле, некогда ставшим ужасной клеткой для твоего охотливого до грез разума!»

Уже как десять минут мне приходится ждать Еву. Ранее ничего подобного не случалось — мы всегда встречались в назначенные ею шесть часов вечера. Задержка никогда не превышала две-три минуты, да и то зачастую она была вызвана моим опозданием, которое Ева покорно прощала, но сама никогда не позволяла себе заставлять меня ждать хотя бы даже секунду. Какие же изменения произошли в ее сознании, что она решила отбросить свою пунктуальность как вредную привычку? Нет, я все преувеличиваю, данная особенность характерна всем влюбленным. Просто произошла какая-нибудь заминка в процессе транспортировки или нечто подобное. Что ж, стоит проявить смирение.