Владимир Поселягин - Отрок

Забравшись в чулан, я зажёг керосиновую лампу и стал изучать приобретения. По прикидке, в денежной пачке было около двадцати тысяч рублей. Купюры новые. Сумма вызвала у меня недоумение: откуда у простого и, что уж говорить, бедного врача такие деньги, тем более он даже не дворянин? Но стопка бумаг и книжица в ней всё прояснили. Листы оказались революционной нелегальной газетой «Искра». А книжица – методичка РСДРП.

– Так врач революционер? – хмыкнул я. – Этого мне не надо.

Осмотрел часы. Одни золотые и двое серебряных. На крышке одних, серебряных, была дарственная надпись на имя Земскова. Как интересно. Выдернув из пачки тысячи две рублей, я завернул их вместе с часами в газету, после чего, разлив в чулане керосин, вышел наружу и разбил лампу. Почти сразу внутри загудело пламя, но я уже закрыл дверь и быстро выскользнул из дома. Нужно уничтожить следы своего здесь пребывания и подставить врача. Революционеров я, честно говоря, не переваривал.

Я раскидал вокруг дома несколько листов «Искры» и шмыгнул к зданию больницы. На крыльце было пусто, курильщики вернулись к себе. Так что мне ничего не стоило незаметно проникнуть в рабочий кабинет Земскова, оставить закладку и вернуться в палату. Да, поначалу я не собирался возвращаться, думал позаимствовать у врача одежду и затеряться в Москве, но с последней находкой дело приобрело новый оборот, бежать мне сейчас нельзя ни в коем случае, это только вызовет подозрения. Нет, уйду при всём честном народе, чтобы все видели: я выписался, а не сбежал.

Я забрался под одеяло и унял сбившееся дыхание. Вроде и побегал немного, а всё равно сердце стучит как бешеное. Неделю на койке провёл, всего несколько ранений – и я уже потерял форму. Обидно. Кстати, в кабинете врача я оттёр тапки от уличной земли и вымыл руки, чтобы керосином не пахли.

Когда утром Пантелеймон открыл дверь, держа тарелку с кашей и стакан с чаем, то застал меня за гимнастикой. Пора-пора возвращаться к своей прежней форме, а то чуть позанимаюсь, тут же в пот бросает и дыхание сбивается.

– Ну что там, Пантелеймон Васильевич, следствие всё ещё идёт? – спросил я, оборачиваясь к санитару, не прекращая тренировку корпуса: положил руки на пояс и поворачивался всем корпусом то влево, то вправо.

– Полицейские уже уехали, Максим Евгеньевич. Говорят, точно поджог, а вот жандармы всё ещё здесь. Врача нашего забрали. Как нашли что-то при обыске в его кабинете, так и увезли. Ещё ночью, до рассвета, – ответил санитар, ставя на табурет, заменявший у меня стол, тарелку и чай. – Сейчас поснедаете, и я тазик с водой принесу. Помывку велели провести.

Это старшая сестра милосердия, оставшаяся после ареста Земскова за главную, распорядилась.

– Понятно, – вздохнул я, стараясь не выдавать своих чувств.

Вчера, как только я вернулся в палату и улёгся, забили тревогу: горел дом Земскова. Естественно, нас стали эвакуировать, все строения всё же деревянные. Пантелеймон меня еле добудился – пришлось сделать вид, что я крепко сплю. Прихватив вещи и завернувшись в одеяло, я вышел во двор и прошёл следом за другими больными в сад. Тут и женщины с первого этажа мелькали. Часть больных стояли в шеренге и передавали друг другу вёдра. Чуть позже подоспели пожарные. Естественно, газеты, разбросанные мной, находили, и Земсков, непонятно каким образом так быстро появившийся здесь, торопливо и, надо сказать, испуганно отбирал их у персонала и больных, но один экземпляр полицейским в руки попал.

Когда остатки дома потушили, тут уже вовсю шуровали жандармы. Земскова допросили и вежливо попросили показать кабинет. Тот, уверенный, что там ничего не найдут, легко дал согласие… Ох, как же он орал потом…

Наконец больных проводили в пропахшее дымом здание больницы, размещая по палатам. Так что новости я собирался узнать от Пантелеймона.

Значит, Земскова забрали? Хм, хорошо, на то и был расчёт. Пусть потрепыхается, заслужил, скотина.

– Понятно… – протянул я, заканчивая с кашей и принимаясь за чай. – Ещё новости какие есть?

Слушая всё, что вываливал на меня санитар, обмывая меня, я размышлял о своих дальнейших шагах. Как ни крути, а в первое время деньги на руках нужно официально подтверждать, мол, откуда берутся. Это чтобы меня не связали с Земским. Нас, больных, не опрашивали, видимо не посчитав это нужным, но перестраховаться всё же стоило. От Пантелеймона я узнал, что к обеду должен прибыть временный врач на замену арестованного. Это пока не назначат нового и не отстроят новую избу для врача.

– Пантелеймон Васильевич, есть деловой разговор, – сказал я, когда тот закончил меня обтирать.

Тот заинтересованно глянул на меня из-под кустистых бровей.

Я достал из-под подушки часы и показал их ему, сообщив:

– У меня сейчас трудности с деньгами, поэтому хочу заложить часы. Именно заложить с возможностью выкупа. Часы отец подарил, но стеснение в средствах вынуждает меня пойти на эту крайнюю меру. Так вот, Пантелеймон Васильевич, не могли бы вы пригласить сюда человека, который занимается скупкой разных ценных вещей? Часы, как видите, из жёлтого металла, не золотые, просто позолоченные.

– Есть у меня один знакомец, могу привести, – кивнул тот, жадно глянув на часы. – Могу и сам снести, если доверите.

Санитар был ещё тем пройдохой и доверия у меня, естественно, не вызывал, однако я кивнул и протянул их ему.

– Конечно, держите. Примерная их стоимость около двухсот рублей. Согласен отдать их за сто.

– Вряд ли Семён купит их за такую цену, – с сомнением сказал санитар. – Лучше я всё же приведу его сюда.

– Было бы не плохо, – согласился я, на это и рассчитывая.

И Пантелеймон, намекнув о своём проценте, ушёл.

Когда Пантелеймон привёл ростовщика, то тут же поспешил уйти, так как приехал временный врач и совершал обход палат, во время которого его должен был сопровождать весь персонал.

Ростовщик был круглый, как колобок, на полголовы ниже меня, одет в достаточно приличную одежду, хотя заметно поношенную. В общем, со стороны – мелкий купец с небольшим доходом. В принципе, всё правильно. Откуда у Пантелеймона возьмётся в знакомых серьёзный делец? Нет, это была мелочь, шелупонь, барыга, скупающий краденое.

Торговался он яростно, сбрасывая цену, но удержать её на сорока шести рублях двадцати семи копейках я смог. Слишком мало из того, на что я рассчитывал, но вполне хватало. Главное – деньги, что я получил и собирался убрать под подушку, были легальными. Под конец торга в мою конуру заглянул врач со своим табором, так что свидетели были. Получив часы и мои крепкие заверения, что я их в скором времени выкуплю, ростовщик покинул палату, и мной занялся врач. Осмотрел, велел сменить повязки, кровила рана на бедре, и ушёл.