Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

И вот мы с Валеркой зашли на завод (а фактически Пищепром – мини-завод по изготовлению вин, фруктовых соков, мороженого).

Сразу, как только мы вошли, Валерка сказал мне:

– Толя, ты иди в отдел кадров, а я пойду по цехам пройдусь.

Я и пошел. Встретиться с начальником отдела кадров, переговорить с ней, затем – с работницей, которая и дала мне все необходимые сведения из ежегодных отчетов, было делом получаса. Я все записал и пошел искать Миута. Я заглянул в один цех, другой, и нашел его в цехе готовой продукции.

Он дегустировал продукцию комбината.

– Толя, смотри! – он показал мне на свет рубинового оттенка жидкость в стакане.

– Ну, и что это? – спросил я.

– Говорят, лимонад! – ответил Миута, отхлебывая из стакана.

– Лимонад, лимонад! – подтвердила улыбчивая работница, наливая в стакан жидкость и подавая мне.

Я отхлебнул – было вкусно. И я допил содержимое стакана до конца.

– А вот – из облепихи… – подвела нас работница к следующей емкости.

И мы попробовали жидкость теперь уже золотистого цвета.

– А вот здесь у нас…

Экскурсия продолжалась.

Часом позже мы с Валеркой шли по школьному двору, покачиваясь и придерживая друг друга. Было пусто – шел урок. Нам повстречалась лишь пионервожатая Жанна – и увидев нас, шарахнулась в сторону.

Дегустирование продукции Пищепрома не прошло для нас даром – мы были пьяными в зюзю!

Зайдя в класс автодела (он помещался позади школы, в здании бывшей мастерской), мы на пороге остановились.

– А вы где были? – спросил Николай Иванович, сквозь стекла очков разглядывая наши покачивающиеся фигуры.

И наша группа в количестве 25 человек хором ответила:

– В Пищепроме!

– Садитесь! – махнул, смеясь, рукой Николай Иванович.

В момент, когда я садился на табурет, я прекрасно видел, что Чернявский вытаскивает его из-под меня, но остановить движение не мог. И сел на пол, валясь на спину и задирая ноги.

Все захохотали. А я встал, ухватил табурет за ножку и занес его над головой, с целью опустить его на голову Вовки.

Тут все повскакивали, меня скрутили, Миута, бросившегося мне на помощь – тоже, и Николай Иванович отрядил четырех человек отвести нас домой.

– Пусть проспятся! – смеясь, сказал он.

Вот такое вот изучение социальной сферы промпредприятия у нас с Миутом получилось!

Да, а оценки за это задание по обществоведению мы получили хорошие. И Жанна никому не сказала, какими она нас видела после выполнения здания.

Не могу сказать, что у нас были какие-то особенные, тем более – возвышенные, мечты.

Нет, никто из нас, парней, не собирался становиться космонавтом. А наши одноклассницы – киноактрисами.

Мы ведь не были городскими, а значит – были проще. И мечты наши были простыми и насквозь приземленными. Медицинский, сельскохозяйственный, педагогический – к крайнем случае – политехнический институты. Кое-кто хотел поступить в университет, а Валя Иванкова – попробовать выучиться вокальному пению.

Так что…

Впрочем, влияние романтики не минуло и нас. Коснулся-таки нас романтический флер, ну что вы хотите – время было такое…

Дело было так.

Где-то в октябре 1965 года я, Миута, Чернявский, Бобров и Вовка Смертин однажды вдруг решили после школы стать геологами.

Скорее всего, на нас подействовала песня «Верность». Помните – «Буря смешала землю с небом, серое небо – с белым снегом, шел я сквозь бурю…», ну и так далее.

А тут как раз в Боговещенку вернулась аж из Ленинградского университета студента факультета журналистики Женька Спарчак. Она взяла академический отпуск на год, и вот тот год-то мы с ней тесно и задружили.

О, она была такая!.. У нее был магнитофон «Айдас» с записями песен Сальваторе Адамо и туристическими песнями, и она обожала нам рассказывать, как она училась, как проводила время, и самое главное – к а к и е это о т л и ч н ы е парни студенты-геологи… Они дружные, они помогают другу другу, ведь жизнь геологов, полная трудностей и опасностей, сплачивает людей, у них проявляются настоящие мужские качества.

Она нас заразила этой геологией, и мы всерьез засобирались поступать после окончания школы на геологический факультет.

Мы стали читать книги о геологах, слушать песни о таежной романтике…

Да что там – слушать! Те из нас, кто играл на гитаре, пели такие песни, а мы подпевали.

Вспоминаются, например, такие слова:

Оставь свою печаль

до будущей весны,

На север улетают самолеты…

Гремит ночной полет

по просекам лесным,

Ночной полет – не время для заботы.

Таятся в облаках

незримые дожди,

Не время подводить еще итоги…

У этих облаков

все грозы впереди —

Вдали у нас – дороги, да дороги…

Мы бросили к чертям

пшеничные хлеба,

Сменили на махорку сигареты,

Теперь у нас с тобой

единая судьба,

Один рассвет, ладонями согретый.

Простите города,

простите вновь и вновь,

Но должен кто-то на Земле дежурить…

Ни деньги, ни уют,

ни чья-нибудь любовь,

Уж не вернут нас к желтым абажурам.

Ни мартовская льды,

ни летняя жара,

Ни обелиски под звездой жестяной,

Не оборвут следов

к пылающим кострам,

К непройденным вершинам безымянным…

Не правда ли, трогательные слова? Правда, к будням настоящих геологов все это отношения почти что не имеет (разве что обелиски со звездочками вверху), но тогда мы об этом не знали. И всерьез все (Миута, Чернявский и я) собрались поступать на факультет геологии в Новосибирске.

Мы собирались вместе, мы только и делали, что разговаривали о том, как это здорово – лазить по горам и открывать новые месторождения. Мы бредили геологией, и болтали об этом, в отличие от того же Заславского.

Который никому ничего не говорил, а просто после школы взял – и поступил в институт геодезии и картографии.

А мы слишком уж размечтались. И вот когда начали узнавать, где, кроме Новосибирска, есть еще факультеты минералогии и геологических изысканий, до наших родителей донеслась тревожная весть! Их чада собираются сгинуть где-нибудь в тайге или песках…

И наши родители взяли нас в жесткую обработку.

Не знаю, что говорили родители Чернявскому и Боброву, но меня они убеждали, что у меня здоровье слабое, я ведь вон и школу сколько пропускал из-за хронического бронхита, а там – там ведь нужно зимой жить в палатке, и я обязательно простыну и наверняка в результате помру.

Я, как мог, отбивался. Ни фига подобного, говорил я, другие могут – и я смогу!

Но в конце концов не выдержал прессинга и уступил. И отказался от такой заманчивой мечты… И Чернявский, и Бобров – тоже.

А Миута, оставшись в одиночестве, на геолога учиться тоже передумал.