Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие

– Сопли подбери и себя жалеть прекращай, если хочешь в Туров за женихами ехать, конечно. А нет, так можешь и дальше тут причитать, а я пойду. Коли даже этот раз мать тебе спустит, так до Турова времени много – успеешь еще чего-нибудь натворить, да не единожды, а меня или кого другого, кто боярыню остановит, рядом может и не оказаться… Так будем разбираться или пойду я?

– А? – Анька, кажется, даже не поняла, о чем ее спрашивают.

«Бесполезно с ней сейчас говорить: слышит, но не разумеет – вся в своем горе и страхе. Вначале надо ее в чувство привести».

Прикрыв на миг глаза, Арина вспомнила, как старая ворожея при ней одну молодуху от испуга лечила. Та раз по какой-то нужде ночью во двор выскочила, и то ли мышь летучая ей в волосы вцепилась, то ли банник озоровал, но с тех пор она не в себе была – и днем-то за порог выходила с опаской, а чуть смеркаться начинало, и вовсе себя пересилить не могла – трясло ее. Свекровь ругалась, муж поколачивать начал – блажью сочли. Спасибо, кто-то из соседей к бабке присоветовал обратиться. Та ее за один раз от того страха избавила. Арина ТАК не смогла бы, конечно, но ведь не все же старая ворожбой, кое-что и простым умением делала. Вот это и Арине сейчас пригодится, только бы не перепутать ничего.

Она присела рядом с Анькой, взяла ее за руку; пришлось взять жестко: перепуганная девчонка попыталась руку вырвать.

– Тише, тише, девонька, – Арина словно младенца убаюкивала. – Ничего страшного я с тобой делать не собираюсь. Успокойся, позади уже все. Матушка ушла, мы тут с тобой вдвоем, никто нас не видит и не слышит. Вздохни глубоко, как только можешь… А теперь еще раз, только обратно воздух выпускай медленно… еще медленнее…Чувствуешь – вдыхается воздух холодный, а выдыхается теплый… изнутри горло греет… А я тебе еще ладонь на шею положу, от нее тепло на затылок идет… ты дыши, дыши… И вниз тепло от моей ладони по спине растекается… Спину-то распрями, дышать легче станет… Вот так, умница.

И сама не заметила, как заговорила певучим голосом, невольно подражая не только словам, но и интонациям старой ворожеи – так и вспоминать было легче. Анька в самом деле задышала ровнее, Арина расслабила пальцы – девчонка уже не вырывала из них свою ладонь.

– Хорошо, хорошо… ты в слова не вникай, ты голос мой слушай; он успокаивает, расслабляет… нету больше страха, нету злости, нету никого и ничего вокруг, только мы с тобой, и никто не придет и не обидит, а придет, я оберегу, заговорю… Ты же умница и красавица, только не видит этого никто, не понимает… Вот так, правильно, расслабься, прильни ко мне…

Она притянула к себе Аньку, погладила по голове, а та в ответ, доверчиво прижавшись к незнакомой, только вчера впервые увиденной женщине, протяжно, со всхлипом, вздохнула.

«Ой, ведь совсем же ребенок еще, ей ласки хочется, а боярыня-то строга больно, да и некогда, поди – вон какое хозяйство на ней… Бедная ты, бедная, при живой-то матери в чужих руках ласку ищешь. Не оттого ль ты и не слышишь ничего и никого, что сама от этого мира отгородилась? В нем ты Анька-дура, и неуютно тебе здесь, маетно, а в мечтах жить слаще… и не обзывает никто, и дуростью не попрекает».

Она продолжала говорить с Анькой монотонным голосом, переходящим почти в речитатив. И слова откуда-то взялись, словно старая ворожея сейчас ей помогала – те слова на ухо нашептывала.

– Ты поплачь, девонька, поплачь, милая… тихонько так, незаметно, одними глазами. Слезы-то облегчат и утешат, тоску и горечь унесут и избудут… Дай всему, что накопилось, что тебя томит и терзает, со слезами вытечь – сразу легче станет… Вот так… вот так… тихонечко… Не спеши, милая, не спеши… ты почувствуй: внутри тебя сейчас комок сжатый, но он размягчается потихоньку, уменьшается… ты слушай меня, слушай…

Анька шмыгнула носом и утерла лицо рукавом.

– Ничего, ничего, пусть текут, пусть текут… Выпускай из себя все горькое, тоскливое, злое, – говорила Арина все так же размеренно, словно продолжая читать наговор, но уже видела – Анютка расслабилась, обмякла, отпустило ее напряжение.

– Матушка меня в Ратное не отправит?.. – чуть слышно всхлипнула девчонка, явно с трудом выговаривая ужасные слова, и прижалась к Арине еще сильнее, словно в поисках защиты; видно, эти сомнения терзали ее до сих пор.

«Ну хоть в память пришла, слышит что-то. А то словно в мороке была. Вот теперь и говорить можно».

– Погоди, дай матушке тоже успокоиться, – Арина погладила ее по голове. – Ты думаешь, ей легко было? Она за тебя перед родом в ответе. Она же тебя наказать ОБЯЗАНА была. Но ты – ее дочь, и от твоей боли ей вдвойне больнее. Поговорю я с ней потом, попрошу за тебя… Но только ведь этот раз не первый, наверное, и не последним может оказаться?

– Да не знаю я, что делать-то. Не знаю, как ей угодить! Что ни сделаю – все не так… Может, я и правда дура? – тоскливо проговорила Анька. Впрочем, слез на это раз в голосе не слышалось, но звучала такая обреченность и покорность судьбе, что Арина поневоле поежилась – совсем ведь разуверилась в себе девка.

– Я же не зря тебе помощь предлагала. Правда, ты тогда не услышала, – улыбнулась она. – Только тут дело такое – слушаться меня придется. Будешь слушаться-то? Слушаться и слушать?

– А ты и вправду научишь? – теперь Анька глядела на Арину с надеждой и вниманием. Та с облегчением перевела дух – получилось! Слушает! Возможно, впервые слушает кого-то столь внимательно. Вот теперь уже и серьезно с ней говорить можно.

– Научу, – пообещала Арина, глядя в переполненные надеждой глаза. – Вернее, разбираться мы с тобой вместе будем. А то один раз научу, а в другой меня рядом и не окажется. Так что давай думать.

– О чем думать-то? – с сомнением прогундела Анька и шмыгнула носом. – Я уж думала…

– И чего надумала? Говори-говори, не бойся, – подбодрила она, видя, что девчонка не решается продолжать.

– Да не любит меня тут никто! – вздохнула та. – Даже Машка с детства задается и дурой обзывается! Вон, сейчас мы с ней боярышнями стали, а толку? Она-то боярышня, а я – дура-Анька… Алексей и то… – Анька вспыхнула, спрятала глаза, заерзала на лавке и сразу как-то засмущалась.

«Ой, девонька, а ведь тебе он нравится… Ну ясное дело – муж взрослый, да еще такой лихой и загадочный… не то, что отроки, и его насмешку тебе обиднее всего слышать. Да и ладно, не вредно это, почти все в твоем возрасте через такое прошли…»