Франсис Малька - Торговец зонтиками

На пятый день свободы меня снова навестил брат Августин, с лица которого за прошедшее время сползла – и, казалось, навеки – обычная его улыбка. Не решаясь войти, он с понурым видом стоял на пороге моего дома.

– Возьмите, – сказал он наконец и сунул руку за пазуху. – Думаю, это принадлежит вам.

Брат Августин вытащил из-за пазухи манускрипт и протянул мне, сделав над собой (а может, почудилось?) нечеловеческое усилие. Я так и увидел архиепископа, дергающего свою марионетку за нити.

Разумеется, я ухватился за принадлежащее мне сокровище, но брат Августин не спешил выпускать добычу. Стоял и пристально на меня смотрел.

– Я знаю, как вы этой книжкой пользуетесь, – в конце концов произнес он, и в голосе его прозвучала горечь. – Я знаю, какую цену имеет она для владельца. Но мне известно еще и то, чем вам приходится расплачиваться, окуная перо в чернила, чтобы написать там несколько строк. Мне теперь все о вас известно.

В течение этого монолога мы оба держались за книжку. Крепко-крепко. Двумя руками.

– И если я сейчас стою перед вами, – продолжил монах, – то исключительно по этой причине. До нашей встречи мне казалось, будто знаю, что такое искушение, и я верил, что легко могу искушениям сопротивляться. Впрочем, бoльшую часть жизни я все равно только и делал, что подавлял свои желания и душил страсти – из уважения к данным ордену обетам. И искушение до встречи с вашей книгой воспринимал примерно так же, как обильный ужин: достаточно зажать ноздри и не вдыхать ароматов, чтоб соблазна будто и не бывало. Или еще я мог бы сравнить искушение с красивой женщиной: закрой глаза – манящая плоть исчезнет… Но стоило нам встретиться с манускриптом, ничто уже не способно было меня защитить! Он ведь умеет распахивать двери ко всем фантазмам, во все непрожитые жизни. И тут закрыть глаза не помогает, какое там, с закрытыми глазами еще хуже: я видел себя епископом, князем и… почему бы не королем! Мое распаленное воображение скакало галопом и перепрыгивало все ограды, которые я с детства воздвигал между собой и миром.

Открывая чужому человеку самые тайные уголки души, брат Августин явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Мой неожиданный гость опустил глаза, помолчал, но потом пристально на меня посмотрел – и заговорил снова:

– Все последние дни не было минуты, когда бы я не искал способа сбежать с дьявольской книгой. Но куда бежать? И чем, сбежав, заниматься? Ведь что самое печальное в моей ситуации? Больше всего меня угнетало осознание: мне некуда податься, я ничего не умею, стало быть, и заняться мне нечем, и у меня нет ни денег, ни имущества, которые позволили бы бросить здесь все и попробовать в новом месте начать жизнь сначала. В конце концов, я всего лишь простой слуга Господень и, нет ни малейших сомнений, останусь таковым до последнего дня. Правда, я понял и другое: пусть я только монах, я, по крайней мере, монах свободный, тогда как вы – богатый купец – сидите в тюрьме. И я бы ни за какие блага с вами не поменялся!

Голос его затихал, он принялся что-то бормотать себе под нос, словно верил, будто так Бог его не услышит.

Потом опять обратился ко мне, почти крича:

– Эта книга – творение дьявола, а вы – просто ее жертва. Ланфранки выбрал не ту мишень, не на того накинулся.

И тут же успокоился и перевел взгляд на книжку. Мне очень захотелось выдернуть ее у него из рук, попробовал, но он воспротивился и прошептал мне на ухо:

– Бегите! Бегите так быстро, как только сумеете! Пока еще есть время, вам надо исчезнуть, ибо вы по недосмотру наступили на хвост организации куда более могущественной, чем этот манускрипт. За вами будут следить, за вами будут ходить по пятам и вас посадят, как только появится необходимое им доказательство.

На этот раз брат Августин, овладев собой, разжал пальцы, кивнул мне на прощание и спокойно удалился.

А улыбка, кстати, к нему вернулась.

Едва я остался один, книга тотчас же была раскрыта. Одна страница и впрямь оказалась вырвана, а перед обрывком появилось полное описание моего судебного процесса и моей жизни в тюрьме. Значит, вырванный листок, как и раньше, принадлежал будущему.

Может быть, манускрипт не сказал еще своего последнего слова…

Я аккуратно положил книжку в заготовленный для нее карман под рубашкой. Вернул, так сказать, на место.

Сон в ту ночь ко мне не шел, и я все обдумывал и обдумывал предупреждение брата Августина. Если за мной на самом деле следят, регистрируя каждое движение, каждое действие, значит, архиепископу наверняка известно о моих ежедневных визитах к строителям башни на площади Чудес. А значит, отныне туда ни шагу! Не стоит увеличивать список свидетелей, готовых подтвердить в суде, что я постоянно кручусь поблизости от колокольни.

После того как меня выпустили из тюрьмы, никакой торговли с местными купцами уже не могло быть: пизанцы, боясь, что их тоже заподозрят в ереси, делали все возможное, чтобы их не видели рядом со мной. Никто меня не приговорил, никуда меня не изгнали, но последствия судебного процесса были ровно такими, как если б обвинение в мой адрес подтвердилось. Прохожие на улице делали крюк, чтобы нам не встретиться, и вжимались в стену, если встреча была неизбежна.

Что ж, поскольку здесь уже не поторгуешь, а книжка нашлась, ничто меня в Пизе больше не держит, и переберусь-ка я в Геную, с купцами которой постоянно поддерживал связь, – там легче будет обживаться на новом месте, чем где-то еще.

Я начал потихоньку собираться. Если до Ланфранки дойдут слухи о моем стремительном отъезде, скорее всего, архиепископ прикажет меня арестовать и держать в камере до тех пор, пока не достроят колокольню. А как иначе – нельзя же допустить, чтобы я выскользнул у него из рук!

Сняв с чердака сундук – точь-в-точь как те, в которых обычно доставлял товары на борт торгового корабля, – я стал каждый день прибавлять туда личных вещей. Отправлю этот сундук с потоком товаров, направляемых из Пизы в Геную, и попрошу знакомого тамошнего купца, которому полностью доверяю, сберечь все это до моего приезда.

Прошло несколько недель, прежде чем в моем пизанском жилище не осталось ничего, кроме соломенного тюфяка и кувшина с водой, наступило время покинуть этот дом и мне самому.

Я спустился на набережную, как делал часто, чтобы понаблюдать за погрузкой товара. Несколько секунд до отплытия – и я уже на трапе, еще несколько – и в каюте галеры, с капитаном которой договорился заранее.

Но, прежде чем покинуть Пизу навсегда, не сумев справиться с искушением, решил последний раз посмотреть туда, где не появлялся все минувшие недели.

Приблизился к окну, выглянул и увидел вдали колокольню.

Она была слегка наклонена к югу.