Сергей Доренко - 2008

На солнце горит гелий. Чертовски много гелия. Поэтому так светло. Но мы этого не видим и никогда не увидим. Мы видим давно сгоревший гелий. Нас освещает гелий из царства мертвых. Свет от солнца идет восемь минут. И мы навсегда обречены видеть прошлое. То, что мы видим, сощурившись глядя на солнце, – горящий гелий, которого нет уже на свете четыреста восемьдесят тысяч миллисекунд подряд. Есть другое солнце, и горит другой гелий. Но не для нас. Нам всегда будет светить бывшее солнце, прошлое солнце, однажды существовавшее солнце. Вы согласны жить в этом мире с его загробным солнцем?

Тогда возьмите зеркальце, и поймайте лучик бывшего солнца, и пошлите его солнечным зайчиком солнцу грядущему. Ваш дурацкий солнечный зайчик будет скакать до солнца тоже восемь минут. Долетит он не полностью. Фотоны вашего зайчика, а это фотоны бывшего солнца, по пути к солнцу грядущему станут сталкиваться с фотонами другого прошлого – испущенными другими кубическими километрами бывшего гелия. Столкнувшись – аннигилируются, наверное. Два прошлых. Два ненастоящих? А некоторым пусть бы места хватило – они не столкнулись бы и долетели до солнца. А оно их отразит тогда или поглотит? А если отразит, станут они вот так вот носиться между вашим зеркальцем и солнцем? А если станут носиться, вы представляете себе такую вот глупость: вы стоите себе в солнечный день на полянке какой-нибудь и гоняете фотоны туда-сюда. Новые миллиарды кубических километров гелия горят на звезде, которая светит нам из прошлого, а мы гоняем себе это самое прошлое через весь немыслимый космос, по собственному желанию загоняя прошлое в будущее. И так – до первой тучки. Попробуйте.

А если солнце погаснет, мы об этом восемь минут не узнаем. Вас не беспокоит, что солнца, может быть, уже и нет, а мы все щуримся от воспоминания о нем, от воспоминания, от наваждения. Вам лично это не кажется обескураживающим?

А вот у моих знакомых одних умер старенький отец. И тело лежало пять суток в его квартире, и никто не знал. Через пять дней только нашли и пожалели, что он не открыл перед смертью побольше форточек. То есть пять дней шел от него свет еще, и все думали, что он живет и светит себе потихонечку. Значит, он был от близких своих даже дальше солнца, которое, как мы уже говорили, мы находим мертвым каждый раз через восемь минут после его смерти. Я с грустью об этом говорю, но и с пониманием. Что нам, физикам-теоретикам, чужие слезы и чужой мертвый. Есть звезды, от которых свет идет миллион лет. Да к тому же у нас и своих мертвых хватает, забытых по запертым квартирам тут и там.

А вот Путина когда не станет, об этом никому не скажут ровно восемь минут. Классно совпало, правда? Путин оказался на расстоянии солнца. Но не для всех. Для самых приближенных только. Для генералитета высшего и для ответственных кремлевских товарищей. Так что через восемь минут скажут, но не всем. А многие люди, просто люди, люди с улицы, вроде нас с вами, об этом не узнают целых восемнадцать часов. Это одна тысяча восемьдесят минут получается. Это получается, кстати, что между нами, простыми людьми, и приближенными путинскими окаянная прорва километров, если информация так долго до нас движется? Но до парсеков дело еще не дошло. И наш Путин для нас ближе оказался, чем та же Полярная звезда или Кассиопея какая-нибудь. Потому что не стало его в 16:00 в понедельник, а пресс-конференцию Комитета спасения России показали по телевизору только во вторник в полдень.

Но это потом все было, не на этой неделе. Хотя и на этой неделе расстояние между кремлевскими людьми и общероссийскими измерялось уже в миллиардах километров и продолжало нарастать. И только трагические обстоятельства месяца ГУЙ ЧОУ в самом конце года ДИН ХАЙ – года Красной Огненной Свиньи – впоследствии не позволили нам с Путиным окончательно разлететься по разным галактикам.

Крайне неудачный день.

Ветви ЧОУи ЦЗЫ соединяются, у Разрушителей Чиновников связаны руки. Совершенномудрый не может эффективно создавать свой параллельный тайный мир, основанный на им созданных законах. Вся неукротимая сила Воды обрушивается на слабый Огонь, Собратья и партнеры, на которых опирается Владыка Судьбы, подавлены, опустошены, нейтрализованы.

В цикле установлений это Закрытие. Наилучшее занятие в такой день – хоронить, устанавливать памятники, возносить молитвы, поститься. Можно обрабатывать ранее полученную информацию. Иные действия – совсем неблагоприятны.

Не выезжал, не приглашал никого. Сидел в Ново-Огареве, играл в старую игру. Взял карту мира небольшую – немного больше раскрытого школьного атласа. Положил перед собой на стол. Потом достал три разной толщины черных фломастера. Задумался.

Когда-то давно, и не упомнишь сейчас когда, пришла к нему эта игра. Бжезинского, что ли, он прочитал тогда. И взял тогда, послал помощника за ученическим атласом. И стал играть. В Великую шахматную доску. Рисовал вектора взаимодействий цивилизаций. Тихоокеанский пояс производил продукцию, и стрелки направляли ее, столь необходимую, в Америку и Европу. А Америка и Европа производила инновационные технологии и смыслы, придумывала всяких своих Микки-Маусов и способы отжать из них деньги и заставить весь мир этим жить и за это платить. И стрелки роились и множились. И тогда вот родилась игра, потому что это еще была ненастоящая игра. И вот как случилось: в один из вечеров завел он новую карту и принялся за вектора, как вдруг подумал, что Африка наипохабнейшим образом не вписывается в его представления о прекрасном. Мешала Африка. Не при деле была все время. В международном разделении труда была она какой-то непристроенной. Неочевидной. А на карте много места занимала. И СПИД там, инфекции, амебные дизентерии, цеце… И он стал машинально закрашивать Африку черным фломастером. Он думал: не сразу заметят, сколько минут, часов пройдет, пока заметят, что людей в каждом заштрихованном месте не осталось. Они погибают внезапно, но трупов не остается, – придумывались правила игры. Автобус лишается пассажиров и водителя и въезжает в остановку. Автобус раздавил бы ожидающих, но их нет. Из окна никто не увидит, не позвонит в полицию, полиция не приедет, наверх не доложат, президент не выступит по телевидению. Нет никого, некому выступать. И некому умирать. И некому бояться смерти. Ведь фломастер захватывает полосу шириной километров пятьдесят. Корабль бьется о причал, но никому от этого нет вреда, – люди исчезли. Самолеты в зоне поражения путинским фломастером спокойно падают на землю. И это только физика, гравитация, самолет притягивается к земле безо всякого страдания и боли. А людей там нет, ни одного человечка. Ни шахидов, ни пассажиров, ни экипажа. И на земле в месте падения – никого. А животные выживают? Если нет, то какие-то формы жизни все-таки остаются? Например, кошки и собаки, куры и коровы – лучше бы им умереть. А то кто же их накормит, подоит и так далее. А дикие животные вполне могли бы без людей справиться. И справедливо выйдет – природе снова на короткое время, до прихода людей из других стран, достанется исконная земля. А можно так, чтобы люди и домашние животные исчезли, львы и носороги остались бы, а вирусы и микробы были бы тоже тотально уничтожены?