Андрей Валентинов - Ола

– Заговор сей, святые отцы, иудейский. Хотят заговорщики смуту вызвать, а в той смуте и власть захватить.

Ибо марранов в Кастилии нашей, почитай, треть – не менее, и всюду они – в войске, среди клириков, в Совете Королевском даже. И вице-канцлер Арагонский Алонсо де Кабальеро – марран, иудей тайный, и его сиятельство де Кордова – тоже. А посему решили они власть перебрать. Вначале под личиной христиан добрых, дабы соседи наши не вмешались. А после и суть свою иудейскую показать, державу, Сион новый, основать…

Даже заучивать не пришлось – память хорошая. Противно, конечно, повторять такое, да что делать?

…Пока хартии читаю, выдумываю дрянь всякую – живу. То и обещано – жизнь. Недолгая, конечно, но и не короткая. Пока все это заучу, пока заговор соберется-сложится, пока следствие пройдет… Может, месяц, может, три – но живой все же. Живой, и шкура цела, и вином из Хереса угощают.

– А отчего же дружки твои, Рохас со товарищи, бежать вздумали в день такой? Им бы к злодеям присоединиться!

Вздрогнул я, зубы сцепил. Ведь обещал Он – не тронут, дадут уплыть.

…«Уплывут». «Доплывут» – не сказал.

– А чему же дивиться? – возразил я. – Шкуры спасают потому что. Да и опаска есть, посему решили баб да детишек увезти подалее, к Сааре. Удастся – вернутся, нет – за море уйдут.

– И то, – кивнула жердь. – Бегство – вины признание, а ежели еще в день такой!… Правда, фра Мартин?

– Правда, фра Луне! – прогудело в ответ. – А теперь расскажи нам, Гевара, про колдовство черное, коим маркиз де Кордова занят, да про супругу его, маркизу, что из гроба встает, да про невинных христиан убиение, да про младенца распятого!…

Подробно спрашивает – чтобы не сбиться мне. Но только в этом подсказывать мне не нужно. Не собьюсь!

…Так и не понял я, чего с ее сиятельством приключилось. То ли байки это, то ли и вправду – мертвец ходячий. Ох, и вовремя я серьгу за свечи черные кинул!

Все расскажу! В такой компании и помирать не жалко.

– Ой, врешь ты, еретик, гранда кастильского оговариваешь! – проревел фра Мартин, меня за грудки беря. – Болтовня все это. Големы, терафимы – тьфу, срамотища! Имя хоть одно назови. Имя! Кого его сиятельство сгубил, кто ему служил в деле черном?

– Сгубил он сеньора Франциско Пенью, – усмехнулся я. – А служил ему иудей некий, Ицхак бен-Иегуда, прозываемый Одноглазым, коего он, дон Федерико, от костра спас. Он-то, Ицхак, и учил его сиятельство премудростям этой, как ее?

– …Каббалы, – подсказала жердь. – Ты не сбивайся, Гевара!

– А пусть, пусть сбивается, фра Луне! – не согласился громоздкий. – Откуда ему, разбойнику морскому, премудрости все знать? И слово «терафим» говорить не должно. Башка на стене – и все тут. А с дуэньей глиняной ты, Гевара, хорошо придумал. Услышат – не забудут, да и поймут сразу. Ну, кайся, кайся, не пропускай ничего!

– Погоди, фра Мартин! – перебила жердь. – Вот чего я подумал: про Олу, Всесожжение которое, пусть молчит. Ведь иначе чего выходит? Ежели иудеев-праведников сжигать – на иудейскую же пользу, то, получается, Супрема им, христопродавцам, помощь подает?

– И то верно, – набычился фра Мартин. – Как же обойти сие, фра Луне?

Задумались святые отцы, лысины принялись чесать.

…Ведь чего я на все это согласился? Пожить захотелось еще, понятно. Не отпустят, не помилуют – это ясно. А так – живой, и сегодня, и завтра. И послезавтра тоже. Это, значит, раз. Два, понятно, толстячок. Отпустить обещали, потому как бегство марранов злокозненных изобразить следует.

Только вот плохо, что «уплывут», а не «доплывут».

А три – это, само собой, их сиятельства. Думал ли я, что поквитаюсь? Не своими, понятно, руками, так ведь и он, маркиз де Кордова, самолично сеньора Пенью, Адониса бедного, не душил и голову ему не отрезал. А марран ли он, дон Федерико, нет ли – какая мне разница?

Подло все это, конечно, да куда деваться? Да и не рыцарь я – пикаро, а пикаро только своих сдавать не должен. Вот ежели бы и вправду в рыцари меня бы посвятили!…

А это уже четыре, стало быть. О Доне Саладо забудут – хотя бы на пару деньков. А он тем временем им парусом помашет.

А может, и не четыре это, а как раз первое самое?

– Значит, так, Гевара. Про Олу скажешь, но не про сожжение, а про убиение, понял? Убиение невинных христиан, дабы злых духов ублажить. Чисто получится, как раз жертвоприношение. Понял?

Пожал я плечами – понял, конечно.

Выдумщики они, святые отцы, куда там бакалавру в окулярах! Да только они над мелочами стараются. Все главное мне Он, Тот, что из тени черной появился, обсказал. Слаба, мол, Ее Высочество, слишком много о Кастилии думает. О Кастилии – а не о вере христианской. Потому и марранов прикармливает, потому и его сиятельство Кордову не трогает.

А особенно Ему, Тени этой ночной, народ наш кастильский не по душе. Добрый очень народ! Добрый – и свободу слишком любит.

И верно ведь – и про народ, и про Ее Высочество. То-то падре Хуан де Фонсека молчать мне велел. Нужны им, королевским советчикам, Кебальо-всевидящие, чтобы до земель далеких доплыть, и щит – Ола проклятая – против Ангелов Наказания требуется. Значит, переубедить Ее Высочество следует, да и народу мозги вправить. А чем, как не заговором супротив Кастилии нашей? Даже выдумывать особо не приходится, все правда почти: и его сиятельства делишки, и падре Хуана заботы.

Выходит, я и сеньору архидьякону фитиль вставлю? И то славно! Знать бы только, за какие грехи отвечать придется? Чего заговорщики проклятые удумали? То ли Арсенал севильский подпалить, то ли хуже чего.

…А если и вправду – хуже? Кем же я стану тогда? Ведь если с его сиятельством ясность полная, то чем передо мною вице-канцлер де Кабальеро провинился? А Исаак Абоаб этот? Может, и злодеи они, маркизу под стать. А нет ежели?

– Теперь вот чего, Гевара. Пытать станут – повторяй одно и то же, быстро отвянут. Потому как не один ты такой говорливый будешь. Понял?

Застряло в горле у меня винишко хересское (снова угостили – не жалко им). Легко этой жерди советы подавать. Его бы на лестницу-чудесницу!

– Не боись! Не боись! – подхватил фра Мартин, лапищей своей меня по плечу хлопая. – Может, и не будут пытать. На колени бухнись, ори, что, мол, совесть заела, молчать не могу…

– И поклянись! Поклянись, сын мой! – вставила жердь, руку худую вверх вздымая. – Иисусом Христом поклянись, Девой Пречистой, Крест, стало быть, Святой поцелуй, душу свою бессмертную в заклад поставь. Понял ли?

Многому меня в Супреме этой проклятой научить успели, да только не такому. Перекрестился я даже. Или вправду в Пасть Адову попал?

– Вы чего, отцы святые? Или сицилийцы вы? Или в Бога не верите?

Думал – ругаться станут. Или смеяться. Или в ухо двинут, как падре Хуан.