Андрей Валентинов - Ты, уставший ненавидеть

– Спасибо… – крепыш кивнул и отвернулся.

– А теперь, Арвид, слушайте внимательно, – альбинос привстал и заговорил резко и четко, тщательно отделяя одну фразу от другой:

– Наши сотрудники в Париже и Харбине получили достоверные сведения, что на территории СССР действует нелегальная террористическая организация под названием «Вандея»…

В переулке было безлюдно. Юрий Орловский быстро оглянулся: за ним никто не шел. Очевидно, те, кто преследовали его с самого утра, решили подождать у перекрестка, прекрасно зная, что уйти отсюда некуда: переулок кончался глухим тупиком. Юрий на миг закрыл глаза и прислонился к теплой, прогретой солнцем стене. Сразу стало легче, и страх, смертельный страх, вот уже несколько часов гнавший его бессмысленным долгим маршрутом по улицам Столицы, куда-то отступил. Появилась возможность если не успокоиться, то хотя бы попытаться взять себя в руки.

Под закрытыми веками плавали оранжевые пятна, прохладный бодрящий сентябрьский воздух, казалось, обжигал легкие, Юрий раз за разом повторял одно и то же: «Спокойно… спокойно… спокойно…» Он думал, что говорит про себя, и очень удивился, если б узнал, что произносит эти слова вслух. Впрочем, вокруг никого не было, и можно просто стоять у стены, закрыв глаза, следить, как яркими медузами плавают пятна под веками, и снова и снова твердить одно и то же: «Спокойно… спокойно… спокойно…» Но страх не отпускал. Он стал более осмысленным, четким. То, что еще вчера вечером казалось лишь опасностью, хотя и весьма близкой, теперь подступило вплотную. И сделать уже ничего нельзя. Вернее, делать что-либо уже поздно…

Этим утром Орловский проснулся рано и первым делом вспомнил, что нужно немедленно позвонить Терапевту. Ближайший телефон – автомат был в двух кварталах. Юрий быстро оделся, хлебнул воды из старого чайника и выскочил наружу во дворик, где стоял маленький флигелек, вот уже два года служивший ему жильем. Надо было спешить, Терапевт ждал его звонка еще прошлым вечером, но тогда… Тогда он не мог позвонить, как не мог позвонить ночью. Орловский машинально, по давней привычке поправил галстук и уже шагнул вперед, но внезапно вздрогнул и застыл на месте.

Эти двое стояли на улице, у самого выезда из дворика. Стояли, лениво привалившись к стене, словно им было не жалко дорогих, совершенно одинаковых костюмов, сидевших на них как-то криво и нелепо. То, что эти двое не имели никакого отношения ни к соседям, ни к случайным прохожим, стало ясно в первую же секунду. Они не смотрели в его сторону, даже не повернули головы, но Юрий понял все – и тут же накатил страх. Он опоздал. Уходить поздно, и звонить Терапевту уже незачем.

Страх швырнул его назад, в полумрак передней, но здесь он не выдержал и минуты: представилось, как эти неторопливо входят в дверь, первый лениво роется в кармане, чтобы ткнуть ему в лицо бордовую корочку удостоверения, а второй… Юрий подождал несколько секунд, сжал зубы и вышел во двор. Те, в одинаковых костюмах, стояли на прежнем месте, не двигаясь, и каким-то краешком сознания Орловский сообразил, что это еще не арест. Просто случилось то, о чем ему уже рассказывали: перед тем, как прийти, к нему приставили пару «топтунов». Когда-то он даже удивился: такая слежка была слишком явной, чтобы жертва куда-либо привела своих преследователей. Но тот, с кем Юрий беседовал, пояснил, что подобная практика куда результативней: преследуемый теряется, начинает метаться – и часто приводит «топтунов» туда, куда бы никогда не пошел в здравом рассудке. Но даже если этого не случится, день-другой слежки настолько выводит человека из равновесия, что после ареста часто не требуется никакого давления жертва охотно рассказывает все сама, чтобы избавиться от висящего над нею кошмара.

Юрий понимал это, но страх был сильнее. Конечно, правильнее всего остаться дома, еще раз осмотреть все, что он не успел сжечь вчера вечером, и, раз уж ничего не удастся избежать, сложить самые необходимые вещи, которые понадобятся там. Но Юрий вдруг представил, как он сидит в своей пустой маленькой комнатушке, а эти двое час за часом маячат у ворот, потом их сменяют другие, такие же одинаковые, в дорогих костюмах… Нет, этого выдержать он не мог. Страх вновь захлестнул сознание и бросил его прочь, в никуда, по улицам и переулкам Столицы…

Двое у ворот пропустили его, а затем неторопливо пошли следом. Они шли медленно, но умудрялись не отставать даже тогда, когда нервы окончательно сдавали и Орловский переходил на быстрый шаг, еле сдерживаясь, чтобы не побежать. Скрыться он не пытался, да и никакого плана у него не было просто шел вперед, то оживленными улицами, то полупустынными переулками, постоянно оглядываясь и заранее зная, кого он увидит сзади.

…Да, он опоздал. Вчера, сразу же после того, что случилось, он поступил правильно. Тогда уже все было ясно, и Юрий, первым делом убедившись, что за ним еще не идут, позвонил из автомата на улице Герцена Терапевту. Он уже не помнил, что говорил, но Терапевт сообразил все сразу и велел ему немедленно, не теряя ни секунды, ехать к центральному входу в ЦПКО. И вот тогда Юрий ошибся, и ошибка оказалась непоправимой. Он начал что-то говорить Терапевту о бумагах, которые надо еще раз пересмотреть, о том, что позвонит ему вечером, в крайнем случае – утром. Насчет бумаг он сказал неправду. Вернее, не совсем правду. Конечно, все, что касалось его книги, было давно уничтожено и передано по назначению, но на столе оставалось еще несколько папок с совершенно ненужным хламом – какие-то выписки еще студенческих времен, черновики того, что он писал, работая в Институте Народов Востока, и кое-что, собранное по просьбе самого Терапевта. В отдельной папке лежала его незаконченная старая рукопись. И все это надо было просмотреть еще раз, а лучше – уничтожить вместе с дюжиной чьих-то писем, все еще хранившихся в маленькой коробке из-под папиросных гильз. Да, это была правда, но вовсе не эти, в общем безопасные, бумаги заставили Юрия пренебречь приказом. Он солгал Терапевту – в первый и, вероятно, в последний раз в жизни. Просто этим вечером они должны были встретиться с Никой, и самое страшное, что Ника должна была прийти к нему – в его уже обреченный на запустение флигель. Конечно, еще все можно было исправить. Следовало лишь набрать ее номер, не смущаясь тем, что к телефону могла подойти прислуга или даже муж, – и все отменить. Но это значило, что, скорее всего, им больше не придется увидеться. По крайней мере, в этом страшном и бессмысленном мире… И он не позвонил – ни Терапевту, ни ей…

Уйти можно было ночью, но после их разговора, который сложился еще страшнее и нелепее, чем даже он опасался, сил не было ни на что. К счастью, порядок в бумагах он уже успел навести. Папки опустели, лишь свою незаконченную рукопись Юрий оставил: проблемы фольклористики едва ли смогут заинтересовать тех, кто придет за ним. На остальное сил не было Юрий уснул мертвым сном, а утром оказалось, что он опоздал. Опоздал непоправимо и навсегда…