Андрей Валентинов - Ты, уставший ненавидеть

~ Вот как? – Брови Бертяева взметнулись вверх. – В ваших устах, Сергей Павлович, – это очень серьезное признание. Да еще при свидетелях… Ну, раз вы так глубоко в этом завязли, то приходите как-нибудь ко мне. Все втроем… Побеседуем.

– Товарищ Бертяев! Вашей пьесы не видел, виноват! Был в командировке! внезапно выпалил Прохор. – Мне… можно будет прийти?

– Это тяжелый случай, ~ с самым серьезным видом вздохнул Афанасий Михайлович – Вам, лейтенант Карабаев, придется выслушать пьесу в авторском исполнении. Это трудное испытание…

– Ничего, товарищ Бертяев, – охотно отозвался Прохор. – Я недавно целый роман прочел! За пять дней!

– Преклоняюсь! – Драматург крепко пожал руку лейтенанту. Тот ухмыльнулся в ответ, и Пустельга понял, что бывший селькор прекрасно умеет входить в доверие – даже к подобной рафинированной публике.

Сергей попрощался молча. Ему вдруг показалось, что Бертяев и Виктория Николаевна обменялись быстрыми, еле заметными взглядами. Похоже, Ахилло не преминул кое-что рассказать о нем. Или это был не Микаэль, а кто-то другой?

– Прохор, как вам Бертяев? – полюбопытствовал Ахилло. Мнением Сергея он почему-то интересоваться не стал.

– Ну… серьезный мужик, – подумав, заметил лейтенант. – Сильный.

– Почему – серьезный? – удивился Пустельга. – Он ведь шутит все время!

– Серьезный, – упрямо повторил сибиряк. – А шутит – это от силы. Цену себе знает… Вон с какой гражданкой в театр пошел! Не мелочится!

– Да нет, Прохор, тут вы ошибаетесь, – покачал головой Микаэль-Михаил. Насколько я знаю, Виктория Николаевна – жена его друга. Он ведь старше ее лет на двадцать.

– Так я ведь не о том! – пожал плечами сибиряк. – Просто человек себе цену знает – с некрасивой в театр не ходит. И одет… Сильный мужик…

Пустельге внезапно показалось, что весь этот достаточно нелепый разговор ведется исключительно в расчете на слушателя – на него самого. Или он стал излишне подозрительным? Ему самому Бертяев понравился. Конечно, не из-за фрака, который – Ахилло и тут не ошибся – так запомнился Прохору. Первое впечатление не обмануло: Афанасий Михайлович был необычной личностью. То, что простая душа Прохор назвал «силой», было чем-то иным – скорее всего, спокойным чувством собственного достоинства. А такое встречалось редко, особенно среди интеллигентской публики, живо чувствующей свою классовую неполноценность.

О Виктории Николаевне Сергей старался не думать. Она, как и Бертяев, сразу поняла, с кем имеет дело. До него снизошли – вежливо, как и полагается интеллигентным людям, ~ ведь все-таки он был начальником всеобщего любимца Микаэля! А он начал плести что-то про физзарядку и сапоги… Вот Прохор молодец: держал паузу, а затем – сразу на контакт!

Пустельга внезапно представил себе, что ему надо войти в доверие к Бертяеву и… к Виктории Николаевне. Не «по жизни», а по долгу службы. Конечно, в этом случае он вел бы себя совершенно иначе. Сергей вспомнил, чему сам учил агентов: продумать собственный «образ», просчитать возможные варианты разговора… И – улыбка, обязательная улыбка! Больше говорить о самом человеке, особенно в начале знакомства. Не смущаться, любую неловкость тут же обращать в шутку…

Странно, почему ему не пришло в голову воспользоваться чем-нибудь из многолетнего опыта, чтобы почувствовать себя вровень с тем же Ахилло? Или виной этому все еще не изжитое ощущение чужака, случайного человека среди узкого круга столичной «публики»? Играть не хотелось: «сыграй» Сергей при подобном знакомстве ~ и ему не избежать чувства, будто он на очередном задании…

А все-таки приглашением к Бертяеву следовало воспользоваться. С Афанасием Михайловичем интересно было бы побеседовать. И кроме того» там он мог встретить ее. Просто встретить – и, может быть, перемолвиться парой слов…

Финал «Аиды» почему-то расстроил. Вначале Сергей не сообразил, в чем дело, решив, что на него подействовала страшная судьба героев. Но вскоре понял: темное подземелье, замурованный вход и могильное молчание за каменной кладкой почему-то напомнили совсем иное: ночь на Донском кладбище, разрытую могилу и треснувшую крышку полуистлевшего гроба. Его вдруг передернуло. Нет, конечно, незнакомый ему парень – красный командир Степан Косухин – не был похоронен заживо. Две разрывные пули – от такого не воскресают даже в опере… Но Пустельге вдруг почему-то представилось, как тот, кого похоронили в далеком 21-м, просыпается в тесном гробу, сжимая в руке странный кристалл, покрытый неведомыми надписями. Бхотский язык Пустельга даже и не слыхал о таком… Отчего-то увиделось, как красная призма начинает светиться и буквы-муравьи наливаются живым огнем, освещая мертвую могильную тьму…

Зал аплодировал долго. Были цветы, актеров вызывали на поклон, и даже Микаэль-Михаил поспешил на сцену с неизвестно откуда взявшимся букетом.

Прохор казался по-прежнему очень серьезным, но сквозь эту мину явно проглядывало удовлетворение:

с билетами сибиряк не оплошал и не зря рекомендовал старшим товарищам произведение прогрессивного итальянского композитора…

В гардеробе Пустельга то и дело оглядывал толпу, надеясь заметить своих новых знакомых. Но ни Бертяева, ни Виктории Николаевны не было, словно сегодняшняя встреча лишь привиделась Сергею…

До общежития он добрался за полночь. Впрочем, долгая дорога уже не раздражала. Было время подумать об увиденном, а кроме того, ему осталось ночевать здесь не более нескольких дней. Хорошо, если новая квартира будет где-нибудь в центре! Впрочем, это уж слишком для старшего лейтенанта из провинции…

Темную машину он заметил сразу, хотя она стояла без огней в густой тени деревьев. Сработала профессиональная привычка. Мозг автоматически зафиксировал: «паккард», черная или темно-синяя окраска, окна закрыты шторами…

– Товарищ Пустельга? – Из темноты шагнул человек в военной форме. Сергей остановился, рука привычно легла на отворот пальто, чтобы скользнуть к спрятанному под мышкой оружию.

– Это я. В чем дело?

– Пройдите, пожалуйста, к машине. Пустельга чуть было не послушался, но вовремя спохватился и обозвал себя идиотом. Это, пожалуй, еще глупее, чем ломиться в заминированную квартиру на Мещанской. Пустельга быстро оглянулся, но не заметил никого поблизости. Впрочем, из машины могли в любую секунду выстрелить…

– Сергей Павлович, вас ждет тот, с кем вы познакомились у Донского монастыря…

Рука, уже тянувшаяся к оружию, замерла. Странно, а ведь он только что вспоминал ту жуткую ночь!.. И почему товарищ Иванов так любит темноту?

– Садитесь, Сергей Павлович! – Знакомый голос был мягок и доброжелателен. Сопровождающий Сергея военный исчез в темноте, и Пустельга забрался на переднее сиденье. Шофера не было. Товарищ Иванов сидел совсем рядом, на заднем сиденье, его лицо, как и в ту ночь, было закрыто капюшоном.