Олег Гончаров - Княжич

— Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.

— Кланяйся болярину, — ответил я. — В другой раз сам к нему попрошусь.

— Вот и славно. Жирот, — повернулся он к оружейнику, — вот эти, — указал он на большую снизку стрел, — я забираю. А эти, — вторая снизка была поменьше, — никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?

— Постараюсь, болярин. — Жирот пожал плечами.

— Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.

— Сказал же, поправлю.

— Пойду я. — Старый лучник взял снизку. — Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, — подмигнул он мне и вышел из башни.

— И к чему придрался, ума не дам. — Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. — Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?

— Ну, ему с кургана виднее, — ответил я.

— Людо, — позвал он стрельника, — вот это нужно к утру исправить. Справитесь?

— Так есть, — кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.

— Жалко его, — вслед ему сказал Жирот. — Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх… ведь как они с дочкой с моей жили… душа в душу… да забрал ее Даждьбоже… а Людо как чужой стал… эх… — махнул рукой оружейник. — А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?

— Дело, Жирот.

— Ну, рассказывай.

— Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.

— Ну что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть…

— Погоди. Что это у тебя? — ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.

Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.

— Это? — гордо сказал оружейник. — Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот, смотри.

Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.

Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.

Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.

— Видишь узор? — спросил Жирот. — Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.

— Жирот, подари, — не стерпел я.

Он смерил меня взглядом. Вставил клинок в ножны. А потом махнул рукой. Отстегнул кинжал и протянул мне:

— Держи. Оружейник я, не воин. Тебе нужнее будет.

С трепетом я взял кинжал. Рукоять удобно легла в руку.

— Ладно, — сказал оружейник. — Налюбуешься еще. Пошли кольчугу тебе подбирать. Ивиц, — крикнул он, — где та кольчужка, что ты анадысь доделал?

— Тут она, батя, — услышал я из мастерской.

Я выскочил из оружейни, метнулся через стогнь. Головой туда-сюда кручу, Любаву высматриваю. Нет ее. Не дождалась…

А сам себя корить начал. Мол, на кинжал позарился, а Любаву забыл.

Только вот он, кинжал. На поясе. А Любаву найдем. Она про отца говорила…

Выбежал из ворот. К пристани поспешил…

А у воды толкотня. Погостище. С окрестных посадов и деревенек наехало огнищан. Кто чего натащил. Мен идет.

Присмотрелся я, а мен-то только для виду. Разговоры об одном — как Ингваря порешить? Шумят огнищане. Спорят. Всяк свой способ предлагает.

Особенно двое разошлись. Чуть но в драку друг на друга лезут.

Один маленький. Подол его рубахи по земле волочится. Сам всклоченный, будто волосы с бородой ему век не чесали. Ладони большие, крепкие. К сошникам привычные. Огнищанин, по всему видать.

Другой худой. Длинный, что твоя слега. В переднике, глиной измазанном. Волосы ремешком подвязаны, чтоб при деле не застили. Пальцы на руках тонкие. Длинные. К тонкой работе приучены. Горшечник. Здесь и круг его гончарный стоит. На круге корчажка недоделанная. Рядом горшки на земле расставлены. Да вот незадача — позабыл про них. Не до мена ему, не до торжища. С места вскочил, руками размахивает.

— Я, — кричит, — уж и горшок для волчары приготовил! Здоровущий! Посадим в него Ингваря, провезем по всей земле Древлянской. Пусть каждый в тот горшок плюет да сморкается. До тех пор возить станем, пока каган не захлебнется.

— Это легко ему будет! — маленький ему возражает. — Я другое дело предлагаю. На чепь надо Ингваря посадить. И Асмуду-воеводу тоже. Только так, чтоб они друг до дружки не доставали. Кагана откармливать, точно порося на убой. А Асмуду голодом морить. И так месяца четыре. А как каган отожрется, Асмуду с чепи спустить. Пусть он Ингваря живьем сожрет. Он до крови дюже охочий, вот и напьется досыти…

«Натерпелись люди от ласки киевской», — подумалось мне.

— Так ведь с горшком-то обидней! — кричит горшечник.

— Зато чепь надежней! — не уступает ему огнищанин.

Стоят, препираются. А погост вокруг шумит.

— Так что ж я, зря столько глины извел?

— Так ведь глина — тьфу. — Огнищанин корчагу схватил. — Тукни ее, она и рассыплется.

— Моя глина? — возмутился горшечник.

— Твоя, — кивнул коротышка. — Смотри, — и корчагу об землю хлоп.

И верно, рассыпался труд горшечника на мелкие черепки.

— Ты чего делаешь, гнида?! — взвыл горшечник. Подлетел к огнищанину и хлоп его по лбу. Тот кубарем полетел. Но лоб ничего, выдержал.

— Так ты драться? — вскочил он на ноги и горшечника всклоченной головой в живот боднул.

Вот и до свары дошли. Схватились длинный с коротким. Яростный у них бой вышел, да не долгий. Растащили.

— Ой, держите меня семеро! — маленький вырывается. — Я сейчас этого жердяя на лоскуты пущу!

— А ну-ка хватит вам ерепениться! — голос зычный всех перекричал. — Ишь распетушились.

Смотрю, а это Микула сквозь народ пробирается.

— Не запрягли еще, а уже погоняете! Ты, что ли, Ингваря в полон взял? — навис он над коротышкой. — Или ты? — повернулся он к горшечнику. — Чего вы шкуру медведя неубитого делите?

— Так Ингварь разве ж медведь? Волчара он пообкусанный, — попытался вырваться огнищанин.

Понял, что не сможет. Сник вдруг. На землю сел и заплакал навзрыд.

А Микула его, словно маленького, по нечесаной голове погладил.

— Тише, Рутын, — говорит. — Успокойся. Вот поймаем Ингваря, тогда и решим, как за детей твоих и внуков расквитаться. А ты чего? — строго взглянул он на горшечника. — Или не знаешь, что у Рутына в Малине Ингварь с Асмудой всю семью живьем пожгли?

— Так я чего? — Горшечник вздохнул тяжело. — У меня у самого сын здесь голову положил. Он же в младшей дружине у княгини был. Асмуд его первым со Святища скинул. Будет тебе, Рутын, — подошел он к огнищанину, подсел рядом. — Ласки прошу. Прощения.