Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

Я принял горячую ванну (бог ты мой!), оделся во все чистое. Оказывается, добротная, тщательно выстиранная и любовно выглаженная одежда способна привести в восторг почище золотой чемпионской медали. А потом я плюхнулся на застеленную постель. Перина как пух. Раскинул руки, покачался на упругих пружинах. Блаженство. Тридцать три раза блаженство!

Теперь у меня была своя комната! Раньше я жил вместе с близнецами, а здесь обитали мои двоюродные братья. Сейчас они отправлены по обмену учиться в интернат и-чу в Бангалоре.

В дверь постучали, но заглядывать в комнату не стали. Пора. Я вскочил на ноги, причесал влажные волосы и шагнул в коридор. Самые приятные минуты в жизни — предощущение счастья: на пороге, за один шаг, за один взмах руки, за один вздох до…

Вокруг праздничного стола собрались все Пришвины. В последние годы такое случалось не часто. Давненько я… Уж и сам порой не верил, что вернусь сюда, в эту суету и уют. Лишь сидя в окружении родных, поднимая рюмку можжевеловки (впервые на правах взрослого вместе с родителями), я почувствовал, до чего же я по ним по всем соскучился. И не расплакался я только потому, что все свои силы, волю свою, тренируемую который год, бросил сейчас в бой. Слишком стыдно. Я ведь теперь категорически взрослый. Больше нельзя пускать слезу. Ни-ког-да.

Тостов было много, я вскоре опьянел и перестал пить. Негоже терять контроль над своим телом, еще в походе я решил: никто не увидит меня дурным и слабым. Отец внимательно следил за мной весь вечер и явно был доволен старшим сыном.

Позже, когда торжественный обед был закончен, а время пить чай еще не пришло, народ разбрелся по дому и саду. Мать взяла меня за локоть и отвела в оранжерею. Меня окатило вечерней прохладой облетевшего сада, потом я окунулся в парной воздух оранжереи, будто войдя в деревенскую баню. Вскоре попривык, и он уже не казался мне столь влажным и горячим.

Глаза матери были грустные, всезнающие, но ведь даже Великие Логики не в силах заглянуть в будущее сквозь туман неопределенности. Она не сразу решилась заговорить, а потом сказала, что успела меня похоронить и даже поставила в церкви свечку за помин моей души.

Я удивился: куда это вдруг подевалась ее поразительная вера в то, что все будет хорошо? Оказывается, у нее и у отца было одно и то же видение: горкой наваленные тела мертвых солдат в мокрых серых шинельках и поверх всех лежу я — на спине, раскинув руки. В белой рубахе, почему-то без штанов, с багровым шаром между ног.

Затем мы вернулись в дом. Дети снова были в гостиной, ожидая, когда вынесут наше коронное блюдо — торт «Кедровый» со взбитыми сливками, орехами и саксонским шоколадом, и не было для них сейчас ничего важнее. Они даже перестали ссориться и драться, боясь, что кого-нибудь в наказание могут лишить долгожданного лакомства. Сидели за столом и вертели в руках десертные тарелки, звенели чайными ложками и серебряной лопаточкой для торта. А дед пригрелся в кресле-качалке у камина и задремал. Умиротворяющая картина. Я запомнил ее надолго. До сих пор помню во всех деталях, потому что все это было в последний раз — назавтра гостиной у нас не стало.

Ночью дом обстреляли из реактивного бомбомета. Два снаряда упали в саду, как будто стрелок поначалу нарочно мазал. Разворочена была одна из маминых розовых клумб, уже укутанная еловыми ветками и закрытая деревянным ящиком, разбиты стекла в оранжерее. От холода погибли лучшие цветы.

Третий снаряд угодил прямиком в гостиную, где, по счастью — в отсутствие гостей и подселенцев, которых власти боялись к нам посылать, — сегодня никто не спал. Взрывом разворотило тот самый старинный раздвижной обеденный стол, за которым только и могла разместиться вся семья целиком и где так удобно было раскладывать крупномасштабные карты. Было разбито огромное зеркало в оправе из драконьей кости — еще одна семейная реликвия, — и расколот бабушкин комод красного дерева. Из книжных шкафов вылетели узорные стекла. О порванной обивке диванов и разлетевшихся по гостиной опилках я уж не говорю.

Повскакав с постелей, мы с отцом, не сговариваясь, открыли стрельбу из окон. Дома ведь полно охотничьего оружия. И, как потом выразился квартальный надзиратель, злоумышленники пришли в испуг и спешно ретировались.

Чутье подсказывало нам, что враг уже далеко, опасность миновала, но мы выпускали в ночную черноту обойму за обоймой. Просто-напросто сдали нервы.

— Хватит!!! — не выдержав, закричала мать. — Еще больше детей напугали!

И мы прекратили. Пришвины собрались в холле второго этажа. Отец кутался в настоящий барский халат. Я успел натянуть тренировки. Мать была в ночной рубашке до полу, на плечах платок ангорской шерсти. Дед, утепленный клетчатым пледом, выглянул из дверей своей комнаты, которую он называл бункером.

— В кого палили, ребятки? — весело осведомился он.

— В наемников, — буркнул отец. — Трое их было. Уехали на моторе.

— Может, ты и номер его знаешь?

Отец покачал головой. Потом он долго спорил по телефону с Никодимом Ершовым: вызывать ему полицию или за расследование возьмется Гильдия. Спор был решен сам собою — в префектуру позвонили соседи.

Едва рассвело, на «пээре» в сопровождении двоих молодых детективов прикатил господин Бобров — бодрый, энергичный, ухоженный. Будто и не было нашего трехмесячного похода, проливных дождей с ледяным ветром, бессонных ночей, ложных тревог и всамделишных нападений, беспорядочной пальбы и снайперского отстрела верховых.

Будто не было и нашего странного разговора на подъезде к городу — о несостоявшейся подставе и грядущей опале.

— Доброе утро, господа. — Сегодня он был нарочито вежлив. — Как жаль, что ваше семейство продолжают преследовать неприятности. Что такое не везет и как с этим бороться…

— Нас, конечно, убивать не собирались, а только хотели припугнуть, — спокойно заговорил отец, впустив полицейских в дом. — Но я бы не стал называть хорошо спланированную и неплохо оплаченную акцию невезением.

— Все-то вы знаете… — недовольно пробурчал инспектор. — И зачем только нас с постелей поднимали?

— Фамилии хотелось бы узнать и адреса, — тем же ровным шлосом отвечал отец. — А уж дальше мы сами разберемся.

— Так дела не делаются, — показав глазами на детективов с лисьими лицами, отрезал Бобров. — Коли маховик закрутился, все будет строго по закону.

Отец не стал возражать. Он подмигнул мне, стоящему на лестнице, которая вела на второй этаж, и я подмигнул в ответ. Из огня да в полымя… Вернуться из затянувшейся, почти самоубийственной экспедиции, выдержать изнурительный карантин и, попав наконец домой, тут же нарваться на бомбометчиков. Разве мог я предполагать такое, подъезжая на рысях к Кедрину?