Елена Чудинова - Держатель знака

Стрелка соединила кружок «ego» с кружком, озаглавленным «искусство».

— Ну, и разумеется, независимо от отрицания или принятия…

Следующий кружок получил название «религия».

— А вот зачем я вношу это, вам сейчас покажется не особенно понятным, поймете потом… «Взгляды и принципы»…

— И хотя это, конечно, не исчерпывает системы соотношений, остановимся на том, которое вызвано происходящим вокруг в данный момент…

«Революция»…

— А теперь я нарисую второй чертеж, который и объяснит вам, для чего, собственно, мне понадобился этот первый… Я хочу, чтобы вы сравнили эти два чертежа Смотрите!

На бумаге снова возник кружок «ego». Горизонтальная стрелка соединила его с кружком «революция»… Посередине между кружками от стрелки опустился перпендикуляр, закончившийся третьим кружком, в котором появилась затем надпись: «Все остальные соотношения, воспринимаемые через контекст этого».

— Все, милые юноши! Как врачу мне значительно более вашего доводится иметь дело с революционной комсомольской молодежью… Обратите внимание, в вашем случае соотношение «я и революция» — это только одно из многих соотношений, совокупность которых составляет вашу личность. На втором же рисунке — это гипертрофированное соотношение является единственным, и оно диктует характер остальных соотношений… Они не могут ни прочитать романа, ни посмотреть спектакля, не классифицировав при этом персонажей в контексте классовой борьбы… Покажите им Шекспира — они уйдут с «Исторических хроник» с выводом, что в Англии эпохи Плантагенетов не сложилась революционная ситуация, да и не могла сложиться ввиду отсутствия пролетариата как класса… Дурак Луначарский вопиет, что они тянутся к мировой культуре: лучше бы не тянулись при том, как они ее воспринимают! Владислав Фелицианович, кстати, убедился в бессмысленности работы в «Пролеткульте»… А их любовь? Я собственными ушами слышал, как один молодой человек, рассказывая о своей даме сердца, сказал, что любит ее больше всего на свете, и тут же добавил: «Кроме, конечно, мировой революции!» Невероятно? Трудно поверить? Еще факт — я лечил одного юного красного командира (учить и лечить надо всех, молодые люди!), у него тяжелое осложнение после небрежно залеченного на фронте ранения… Начавшийся процесс грозит сделать его калекой… Так вот, когда я вывел диагноз, от этого мальчика ушла его девушка, комсомолка, активистка всяческих этих молодежных дел… Нет, ей не так легко было это сделать — она плакала, переживала, но — ушла… Почему? Потому, что пришла к выводу, что, связав свою жизнь с человеком, прикованным к постели, она уже не сможет действовать в полную силу как нужный партийный работник… Надо сказать, ее уход основательно его подкосил… Я потратил на него довольно много времени: положение несколько дней было угрожающим… Как большинство тяжелых больных, он делился со мной своими мыслями. И знаете, что меня более всего поразило? Он находил ее поступок совершенно правильным. Он не понялпредательства и переживал только о том, что заболел. Вот — их любовь. Теперь — их взгляды и принципы. Если, к примеру, Вы, Андрей, полагаете, что можете совершить дурной поступок, долженствующий принести Вам выгоду, то вот она — схема, взгляните, можно сделать вывод о том, что Вы — человек психически нормальный, но дурной… В рамках же второй схемы хороший и добрый человек не задумываясь совершит дурной и даже очень дурной поступок потому, что понятий «хорошо» и «плохо» для него вообще не существует без контекста революции… Да неужели вам не понятно, молодые люди, что вторая схема, в отличие от первой, рисует ужасную картину психической аномалии. Не знаю, как назвать это отклонение… Рабство сознания… Кстати, для того чтобы быть рабом революции, отнюдь не непременно надо быть ее сторонником… Я наблюдал один случай — некий почитающий себя нормальным господин, ярый антисемит, не мог пробеседовать и получаса, чтобы не свернуть разговора на евреев… Можно зависеть от советской власти и ненавидя ее. С вами этого, к счастью, не произошло… Думаю, что большинство из вас при необходимости отдаст жизнь за победу контрреволюции, но свою индивидуальность вы оставляете себе. Вы психически здоровы, мои милые! Так отвечайте, Андрей, Борис, Дмитрий… не нелепа ли ваша ненависть к людям, которых и без того искалечили и, искалеченных, используют в грязном деле?! Меньше ненависти, мальчики. — Даль мягко улыбнулся, сбрасывая напускной гнев.

По лицам молодых людей Даль понял, что этот бой, в действительности не менее важный, чем первый, тоже выигран.

— Вы, вероятно, самый необыкновенный врач в России, Николай Владимирович! — с восхищением глядя на Даля, произнес после некоторой паузы Борис.

— Если хотите знать правду, — ответил смеясь Даль, — в России есть сейчас врач, мне посчастливилось быть с ним знакомым по сотрудничеству в «Медицинском вестнике», в сравнении с которым ваш покорный слуга покажется в лучшем случае неумелым мальчиком-студентом первого курса медицинского факультета. Отечественная медицина грядущих веков едва ли увидит равного ему врача — такие, как он, являются раз в несколько столетий… И, дорогие, милые мои дети, этот человек находится сейчас в очень большой опасности.

«Яков Христофорович!

Срочно зайдите к тов. Дзержинскому».

Петерс в сердцах смял записку.

Разумеется! Дня не прошло по приезде в Москву, а сукину шляхтичу история известна уже во всех подробностях… История — скверней некуда. Если бы порученное дело провалил таким позорным образом начинающий чекист — десять против одного, что кончилось бы трибуналом… А тут, на потеху честному народу, оскандалился зампред ВЧК, и еще как оскандалился…

И уж во всяком случае, Петерсу не хотелось говорить об этом провале с предом…

Как и многие другие, Петерс старался по возможности избегать личных контактов с Дзержинским, подсознательно отвращаясь от того отсутствия живого эмоционального взаимодействия в общении, которое всегда угнетало собеседников преда. Попытки войти в это естественное взаимодействие всегда отскакивали от какой-то невидимой стены, окружавшей Дзержинского. Подтянутый, всегда бесстрастно ровный в общении, он, казалось, не страдал от отсутствия дружеской близости с товарищами по работе. Большевики, знавшие преда еще по подполью, и только-только проклюнувшиеся из совпартшкол «молодые кадры» ощущали эту невидимую «стену» в общении с Дзержинским одинаково — разницы не было никакой. Общение с Дзержинским было втайне тревожаще-неприятно даже давно знавшим его людям, тем более — разъяснения по поводу допущенных ошибок… Но другого выхода не оставалось.