Юлия Галанина - Да, та самая миледи

В эту минуту у меня мелькнуло сомнение: а не свихнулся ли, в самом деле, мой дорогой брат? Эти громкие (в прямом смысле) слова говорит человек, который имеет неопровержимые доказательства, что теперь у меня нет ни единого су? Человек, имеющий свидетелей, подтверждающих, что мой второй брак не только недействителен, но и противозаконен? А уж его жалкая по сравнению с моим миллионом трехсоттысячная рента для меня также достижима, как казна Тауэра. Но вот мой миллион теперь практически весь его, достаточно предъявить прокурору показания де Ла Фера!

Так чего же он орет как резаный, что я его собираюсь убить, если он хочет держать меня тут до скончания века?

И вообще, не предназначены ли эти громкие звуки для тех, кто находится за дверью, а вовсе не для меня?

— О, поверьте! — прошипел Винтер, неожиданно с крика переходя на зловещий шепот. — Если бы память моего брата не была бы для меня священна, я сгноил бы Вас в какой-нибудь государственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на посмешище толпы! Я буду молчать, но и Вы должны безропотно сносить Ваш плен!

Ах, вот чего мы боимся! Не священная память брата, а мои неудобные показания удерживают его от помещения меня в Тайберн или другую тюрьму! Мы предпочитаем решить дело по-семейному: тихие убийства, негромкие аресты, еле слышные казни…

— Дней через пятнадцать-двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, — торопливо говорил деверь, — но накануне моего отъезда за Вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и отвезет Вас в наши южные колонии. Я приставлю к Вам человека, и, будьте покойны, он вышибет Вам мозги при первой Вашей попытке вернуться в Англию или на материк.

Вот и все прояснилось: меня пристрелят при попытке к бегству, лишь судно отойдет от порта на расстояние пушечного выстрела. И выкинут где-нибудь в открытом море.

Разумно. Все будет сделано чисто, не подкопаешься. И дорогой брат совершенно ни причем, жертва не вынесла тягот путешествия. Это лучше, чем возиться с прокурорами, запутанными правилами о наследстве и прочей бумажной волокитой. Ведь это все высосет массу денег, а миллион такой маленький, что его поневоле не хочется делить даже с судебной системой. И к тому же такой исход прекрасно решает проблему мушкетеров, любезно предупредивших Винтера. Всем хорошо.

А свое особое мнение я оставлю при себе.

— Да, а пока что Вы будете жить в этом замке, — продолжал Винтер. — Стены его прочны, двери крепки, решетки на окнах надежны, к тому же Ваше окно выходит прямо на море. Мои люди, готовые отдать за меня жизнь, стоят на страже перед этой комнатой и стерегут все проходы, ведущие во двор. Да если бы Вы и пробрались туда, Вы должны будете еще проникнуть сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один шаг, один жест, одно слово, указывающее на попытку к бегству — ив Вас будут стрелять. Если Вас убьют, английское правосудие, надеюсь, будет мне признательно, что я избавлю его от хлопот…

Со стороны деверя было очень любезно ознакомить меня с условиями содержания. Такого количества полезных сведений сама бы я не собрала.

— А-а! — вскричал Винтер, словно поймал меня на месте преступления. — Вы, кажется, успокоились! На Вашем лице показалась прежняя самоуверенность. Вы рассуждаете про себя: «Пятнадцать — двадцать дней… Ничего, ум у меня изобретательный, я что-нибудь придумаю, да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-нибудь жертву. Через пятнадцать дней, — говорите Вы себе, — меня здесь не будет». Что ж, попробуйте!

Если я не ослышалась, дорогой брат бросает мне вызов?

Приятно слышать, что я чертовски умна, и озвучивает он мои мысли правильно, только вот выражение самоуверенности мы сейчас поправим на более уместную тоскливую тревогу.

— Офицера, который остается здесь начальником в мое отсутствие, Вы уже видели, следовательно, Вы его уже знаете; он, как Вы сами видели, умеет исполнять приказания, так как — я знаю вас — на дороге из Портсмута сюда Вы, наверное, попытались заставить его говорить. И что Вы относительно этого скажете? Разве мраморная статуя могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже испытали на многих силу Вашего обольщения, и, к несчастью, Вам это удавалось, но попробуйте на этот раз, и, черт возьми, если Вам удастся, то я скажу, что Вы сам дьявол!

Нет, я не ослышалась, мне не только бросили перчатку, но и снисходительно похлопали ею по щечкам. Если человек дурак, то это надолго. Винтер даже не догадывается, что противника в первую очередь надо уважать, вместо того чтобы презирать и ненавидеть. Только тогда его можно оценить и победить.

Теперь я понимаю, за что сгорела моя бабушка, если мы похожи с ней не только обликом, но и нравом. Добрые люди подзуживали ее: испытай-ка власть своих чар, голубушка, это у тебя не получится. А потом, когда она побеждала, радостно кричали: ведьма, на костер ее, на костер! Мои определения еще роскошнее — то я демон, то дьявол.

Винтер, успокоенный выражением тоскливой тревоги на моем лице, безбоязненно подошел к двери, резко распахнул ее и крикнул:

— Позвать ко мне господина Фельтона! Подождите минутку, и я Представлю Вас ему!

Заранее можно угадать, какими достоинствами меня наделят.

Наступившая после его команды тишина была так приятна после то криков, то шепота дорогого брата. Раздались шаги. Фельтон шел по коридору к моей камере безумно равномерно, словно холсты мерил. Войти он не решился и застыл на пороге.

— Войдите, милый Джон, — великодушно разрешил дорогой брат. — Войдите и затворите за собой дверь.

На месте Джона я бы насторожилась, услышав обращение «милый». Во всяком случае, после правления во Франции Генриха Третьего.

— Теперь посмотрите на эту женщину. Она молода, она красива, она обладает всеми прелестями земного соблазна… И что же, это чудовище, которому всего двадцать пять лет, совершило столько преступлений, сколько Вы не насчитаете и за год в архивах наших судов. Голос располагает в ее пользу, красота служит приманкой для жертвы, тело платит то, что она обещает, — в этом надо отдать ей справедливость.

Боюсь, ни от одного поклонника я не услышу такого страстного панегирика в свою честь. А вот сейчас будут пугать молодого человека.

— Она попытается обольстить Вас, — заявил в подтверждение моих дум Винтер. — А может, даже и убить. Я вывел Вас из нищеты, Фельтон, сделал Вас лейтенантом, я однажды спас Вам жизнь — Вы помните, по какому случаю. Я не только Ваш покровитель, но и друг Ваш, не только благодетель, но и отец. Эта женщина вернулась в Англию, чтобы устроить покушение на мою жизнь!

Оскорбленное тщеславие чуть не заставило меня закричать во весь голос: «Лжете, сударь, очень мне нужна жизнь такого никчемного надутого индюка, как Вы!»