Юлия Галанина - Да, та самая миледи

И сразу мрачная угроза на лице Его Высокопреосвященства сменилась совершенно безмятежным выражением.

Даже невиновный Рошфор испугался и решил, что гасконцу предрешена плаха на Гревской площади.

Кардинал встал, протянул ладони к огню камина и ласковым укоризненным голосом сказал:

— Итак, Вы присвоили себе права судей, не подумав о том, что те, кто не уполномочен наказывать и тем не менее наказывают, являются убийцами.

— Ваша светлость, клянусь Вам, что у меня ни на минуту не было намерения оправдываться перед Вами! — воскликнул д'Артаньян. — Я готов понести то наказание, какое Вашему Высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.

— Да, я знаю, Вы храбрый человек, — мягко сказал кардинал. — Могу Вам поэтому заранее сказать, что Вас будут судить и даже приговорят к наказанию.

— Другой человек мог бы ответить Вашему Высокопреосвященству, что его помилование у него в кармане, — с апломбом заявил д'Артаньян, — а я только скажу Вам: приказывайте, Ваша светлость, я готов ко всему.

— Ваше помилование? — переспросил кардинал.

— Да, Ваша светлость.

— А кем оно подписано? Королем? — доброжелательно поинтересовался кардинал.

— Нет, Вашим Высокопреосвященством.

— Мною? Вы что, с ума сошли? — любезное выражение лица слетело с кардинала.

— Вы, конечно, узнаете свою руку, Ваша светлость, — пообещал ему д'Артаньян.

Хмурясь, кардинал принял от него лист бумаги, развернул и вслух прочитал:

«Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.

5 августа 1628 года. Ришелье».

Его Высокопреосвященство задумался. Затем медленно порвал бумагу.

Снова подошел к столу, но уже не присаживаясь, написал несколько строк на пергаменте, который был на две трети заполнен, и приложил свою печать.

И д'Артаньян по ту сторону стола, и Рошфор по ту сторону стены были уверены, что это смертный приговор.

— Возьмите! — сказал Ришелье. — Я взял у Вас один открытый лист и взамен даю другой. На этой грамоте не проставлено имя, впишите его сами.

Будьте уверены, раз уж Его Высокопреосвященству выпадает шанс одним жестом превратить человека, враждебного ему, в человека, ему обязанного, он пользуется этим шансом сразу.

— Ваша светлость, — упал к его ногам д'Артаньян, получивший указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров, — моя жизнь принадлежит Вам, располагайте ею отныне! Но я не заслуживаю той милости, какую Вы мне оказываете: у меня есть три друга, имеющих больше заслуг и более достойных…

— Вы славный малый… — снисходительно похлопал гасконца по плечу кардинал. — Располагайте этой грамотой, как Вам заблагорассудится. Только помните, что, хотя имя и не вписано, я даю ее Вам.

— Я этого никогда не забуду! — воскликнул со всей горячностью д'Артаньян. — Ваше Высокопреосвященство может быть в этом уверены.

— Рошфор! — громко позвал кардинал.

Сбитый с толку поведением монсеньора, растерянный и ничего не понимающий, Рошфор вошел в кабинет. Такой щедрости по отношению к убийцам отнюдь не последнего сотрудника он от хозяина не ожидал. (Даже непосвященным известно, что Его Высокопреосвященство не только никогда не забывает своих врагов, но и всегда заботится о своих друзьях, почему мы, люди кардинала, собственно говоря, и работаем на него.)

— Рошфор! Перед Вами господин д'Артаньян, — сообщил ему Его Высокопреосвященство на тот случай, если Рошфор забыл, кто это. — Я принимаю его в число моих друзей, а потому поцелуйтесь оба и ведите себя благоразумно, если хотите сберечь Ваши головы.

С ненавистью потянувшись друг к другу, Рошфор и д'Артаньян громко чмокнули воздух, тонким слоем разделявший их губы. Кардинал с загадочной улыбкой на лице внимательно за ними наблюдал.

Потом новые друзья вместе вышли из кабинета в приемную.

— Мы еще увидимся, не так ли, милостивый государь? — спросил Рошфор, вытирая усы рукавом.

— Как Вам будет угодно, — холодно ответил д'Артаньян, доставая платок с той же целью.

— Случай не замедлит представиться, — пообещал Рошфор, вытирая рукав о косяк двери.

— Что такое? — Тюрлюпеном [13] Тюрлюпен — известный комический актер из труппы Бургундского отеля, работавшей в первой четверти семнадцатого века. Амплуа Тюрлюпена — плут и мошенник Бригелло (маска итальянского театра) выглянул из-за двери Его Высокопреосвященство.

Пошатнувшаяся было дружба резко окрепла, Рошфор и д'Артаньян нежно друг другу улыбнулись, обменялись рукопожатиями, поклонились кардиналу и с неподдельной грустью расстались.

Д'Артаньян пошел к ожидающим его друзьям, Рошфор остался в приемной.

— А теперь, мой дорогой Рошфор, — сказал своему конюшему кардинал де Ришелье, — срочно скачите в Бетюн. Миледи ждет Вас там.

В этом трогательном месте Рошфор всегда добавляет, что он чуть было не догнал уходящего д'Артаньяна и не поцеловал его на радостях еще раз, уже по-настоящему. Вот тут он точно врет, и я ему не верю.

Без Бекингэма английская эскадра, семнадцатого сентября все-таки покинувшая Портсмут, напоминала курицу с отрубленной головой, которая и без головы еще в состоянии пробежать несколько шагов, но это все, что она может.

Двадцать восьмого сентября корабли англичан под предводительством лорда Линдсея были у стен Ла-Рошели, радостно отозвавшейся на ее прибытие звоном всех городских колоколов.

Но, кроме моральной поддержки, крепость ничего не получила.

Англичане без толку потыкались в загораживающую вход в гавань дамбу, после чего попытались разрушить препятствие, обстреливая дамбу силами корабельной артиллерии.

С берега по английским кораблям ударили королевские орудия и пушки фортов острова Рэ.

Бомбардировка французами английских кораблей была успешнее, чем обстрел англичанами дамбы. «Последний довод короля» [14] Такое изречение было выгравировано на королевских пушках, обстреливающих Ла-Рошель действовал убедительно.

Понадобилось два дня обмена ядрами, чтобы лорд Линдсей окончательно отказался от мысли задержаться у крепости подольше. Он посоветовал ла-рошельцам примириться с законным сувереном, послал к королевским войскам парламентера, через которого попросил короля от имени Карла Первого быть снисходительным к своим заблудшим подданным, после чего с чувством образцово выполненного долга поднял паруса и отбыл в Англию.

Ла-Рошель была обречена.

В блокированном городе давно уже царили голод и смерть. Если до третьего появления у крепости английской эскадры город жил надеждой на помощь англичан и муниципалитету во главе с непримиримым Жаном Гитоном удавалось подавлять в согражданах мысли о сдаче города, то теперь в сердцах ла-рошельцев не осталось ничего, кроме отчаяния и безысходности.