Юлия Галанина - Да, та самая миледи

В городе тоже отбоя не было от желающих скрасить тяжелую жизнь молодой сиротке. Причем то, что называется общественным мнением, было просто в ярости от моей неприступности, воспринимая это как дьявольскую гордыню и вызов почтенному обществу.

Поведи я себя, как тысячи девиц, сломленных обстоятельствами, все бы с облегчением вздохнули, осудили меня, а потом пожалели — бедная, рожденная в грехе малютка, яблоко от яблони недалеко падает.

Но у меня были собственные планы на то, как сложится моя жизнь, и падать туда, куда пытались спихнуть мою мать, я не собиралась. Местным кавалерам это очень не нравилось.

И однажды погожим днем, когда брат отсутствовал, выполняя свою работу, в его дом заявился влиятельный в городе господин в очень красивой бархатной маской на лице и, подкреплением в виде нескольких лакеев.

Господин был почему-то очень обижен моим отказом принять его покровительство.

Его люди связали меня, отыскали в инструментах Жерара подходящее клеймо, раскалили и впечатали лилию мне в плечо. Обуглилась кожа, шипела, превращаясь в сгустки крови. На глазах чернело под раскаленным железом мясо. Такой боли нет, наверное, и в аду. Зубы мои так сжали засунутый в рот кляп, что его только к вечеру удалось удалить изо рта.

Заклеймив несговорчивую дурочку, господин, довольный шуткой, потрепал меня по щеке и поспешно удалился. Стоящий на страже лакей предупредил, что возвращается домой Жерар.

Брат первый, как профессионал, оценил проделанную надо мной работу. С точки зрения палача, клеймо вышло безупречно.

Чтобы достать увязший в зубах кляп, Жерару пришлось разжимать мне челюсти какими-то железяками. В результате хрустнул и сломался с левой стороны зуб, рядом с глазным, пришлось его удалить.

Это и был заключительный итог такого полного на события дня.

Ну и что было делать бедной, незаконнорожденной сиротке? Подать в суд? На кого, на человека в черной маске? И его бы нашли? Правда?

Как сейчас вижу, суд объявил бы меня невиновной, судья дунул бы на клеймо и оно упорхнуло с плеча. Все кругом признали бы меня честной девушкой и, утирая слезы, доверили бы роль Пресвятой Марии в пасхальной процессии.

Королевскую лилию нельзя удалить, не срезав полплеча. Клейма для того и ставят, чтобы они сопровождали своих владельцев всю оставшуюся жизнь. И отсутствие куска плеча является точно таким же клеймом, как и лилия, что украшала его до операции. Только скрыть его куда труднее, чем небольшой цветок.

Брат лучше меня знал жизнь.

— С таким украшением долго не живут… — заметил он.

— Посмотрим! — крикнула я, выплевывая остатки кляпа. — Ведь я не виновата!

— Ты невиновна перед Богом, перед людьми с лилией на плече ты будешь виновной всегда.

Наверное, палачами становятся очень умные люди.

А теперь заметьте, я не сказала, что это история правдива. Может быть, я и лгу. В конечном итоге я не собираюсь выворачивать свою душу наизнанку! Я просто вспоминаю… А к истории с лилией мы вернемся позже.

— Ты должна уехать из города, — сказал тогда Жерар, прикладывая на клеймо примочку. — Робер получает где-то в Берри приход, ты поедешь с ним. Я буду скучать по тебе, сестренка!

— Со мной не соскучишься! — надув губы, заявила я.

А что я могла ему еще сказать? Он и так все понимал.

Мы с Робером перебрались в Берри.

Он стал священником в маленьком приходе, я сидела затворницей дома, ведя скромное хозяйство, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Потихоньку рубцевались раны на сердце.

Хотела ли я большего? Ну если в детстве вас учат правильно держать спину в красивом платье и грациозно танцевать, то в юности трудно согласиться с тем, что ваш удел — кухня и кладовая.

Граф де Ла Фер вспоминает, что мы с братом были в Берри пришельцами и никто не знал, откуда мы явились. Конечно, он, как всегда, прав. Священнослужители у нас, во Франции, что цыгане — шастают себе по стране, не оставляя никаких следов.

Другое дело, что ни Робер, ни я старались ни с кем не общаться. Этот образ жизни был для нас наиболее привычен.

Брат с головой ушел в дела своего прихода, надо было бы радоваться, но я видела, что делает он это, истязая себя, словно стараясь непосильной, отнимающей все время работой заставить себя ни думать, ни чувствовать, ни жить.

Сердце болело, но что я могла сделать? Сломанную душу извне не срастишь, а сам Робер упорно не замечал, что Пресвятая Дева смотрит на него со стены церквушки мамиными глазами.

Зато вскоре о благочестии молодого падре заговорила вся округа. Слепые люди… опять они видели только то, что снаружи, и не могли понять, что человек отказался от жизни, что, разрывая себя на части ради остальных, он делает это не от полноты души, как у настоящих подвижников, а, наоборот, от полной ее пустоты.

Мое затворничество тоже рождало слухи и сплетни. Когда я выходила в церковь, за мной просто тянулся шлейф загадочности куда длинней королевского. А мне так хорошо было одной, со своими думами, своими книгами.

Клеймо тоже чувствовало себя превосходно.

Но все чаще на тех же службах, что и я, стал появляться молодой граф де Ла Фер, двадцатипятилетний красавец с внешностью бога и манерами принца.

Разумеется, совершенно случайно.

Умный, тактичный, сдержанный, граф очень ловко начал свою осаду молодой белокурой красавицы. Он не шел напролом, не обнаруживал своих чувств, а тихонько приручал меня к себе. Постепенно мы стали друзьями и душа моя начала открываться навстречу этому человеку.

Ну и не будем забывать, что для бедной незаконнорожденной девушки стать графиней, супругой красавца перед Богом и людьми — неслыханная честь. Какой благородный граф!

Не успела я опомниться, как оказалась в глазах влюбленного графа божеством. Он открыл во мне сверкающие высоты и мерцающие загадочным светом глубины. Я была волшебницей, пленительной золотоволосой феей с острова Яблок.

Вы знаете хоть одну фею с клеймом на плече? Я — нет.

Слишком быстро граф вознес меня на пьедестал, я не успела втиснуть в тот крохотный промежуток, где еще оставалась просто красивой девушкой, свой рассказ о заклеймившей меня лилии.

А быть графиней так хотелось…

И когда де Ла Фер смотрел на меня темными ласковыми глазами, слабость обволакивала меня, я мечтала, чтобы именно он, мой любимый, стал моим мужем.

И все было бы правильно, не понарошку, как у отца с мамой, а по-настоящему. Чтобы мы всю жизнь прошли вместе рука об руку, чтобы я родила ему дюжину здоровых и красивых детей, чтобы умерли мы в один день и лежали вместе под одной плитой до того момента, как пропоют над нами трубы Страшного суда, и мы, рука об руку, как и при жизни, пойдем с ним к Божьему престолу на суд Его. Безмозглая дура!