Александр Мазин - Герой

«Что я такое сказал? — подумал он. — Почему она обиделась? — Тут же успокоил себя: — Ладно, вечером, на ложе, помиримся».

Однако этой ночью разделить с женой ложе ему не пришлось.

Умерла княгиня Ольга.

Ольгу похоронили скромно. Как она и завещала. Без тризны, без посмертных жертв и прощального пира... Скромно. И не курган насыпали над прахом великой русской княгини, а жалкую могилку, более подобающую жене какого-нибудь смерда, а не той, которая два десятилетия правила Киевской землей.

«Елена, раба Божья, кесаревна Русов», — было начертано на надгробной плите по-гречески и булгарской «кириллицей». Провожали княгиню ее единоверцы. И среди них — Сладислава, всю ночь просидевшая подле усопшей. Греческий священник, отец Константин, на греческом прочитал молитву.

Всё было, как хотела великая княгиня.

Духарев на похоронах тоже был. Простоял в сторонке, окруженный десятком гридней. Уехал, как только легла на могильный холмик плита с крестом.

Святослав ходил — чернее тучи.

Но позволил свершить над покойницей христианский обряд. Желание усопшей священно. Все знали: не больно-то сын ладил с матерью. Но позволял править своей отчиной по своему разумению. И Ольга правила. И уважали ее. И терпели то, что отреклась от родных богов.

Народ терпел. Ольгины-то бояре сами в большинстве крещеные. Терпели Ольгу, терпели и то, что ромейское подворье в Киеве — самое богатое. Что ромейских купцов в Киеве привечают прежде своих...

Многие роптали. Тихонько. Особенно на бояр Ольгиных. Но — терпели. А как умерла — терпение кончилось. Взроптал народ. Сначала — несмело, с оглядкой. Кому ведомо, как отнесется к этому Святослав. Князь хоть и своей, варяжской веры, а ропоту не любит. Осерчает — утопит недовольных в их собственной крови.

Но князю было не до религиозных распрь. Князя более беспокоила экономика. Пока жила мать, сбор даней и оброков был на ней. Она ставила тиунов и мытарей, посылала за оброком, судила, если местная старшина не могла справиться. Теперь всё это ложилось на Святослава. А тому — не до киевских вотчин. Он великую державу себе воюет. Но и отдавать все целиком в одни руки нельзя. Опасно. Матери Святослав мог доверить такую великую силу. Другим — нет. Потому решил Святослав поделить киевскую вотчину на сыновние доли. Точно обозначить: это — Ярополково, это — Олегово. Был еще Володимир, но ему отрезать надел не надо. Ему — Новгород. Он там уже прижился, в Киев даже в гости не наезжал. Зато на севере со всеми ладил: и с Полоцком, и с Беловодьем, и даже с нурманами. Сколько тут было заслуги самого Володимира, а сколько — его пестуна Добрыни, неведомо. Святослава это не заботило. Главное, чтобы мир был на севере и товары, меха, кость и прочее шли бесперебойно. А вот как с югом быть? То есть кому что — ясно. Олегу достанется часть деревлянской земли, граничащая со свенельдовой. Доля малая, но на прокорм хватит. А вот как быть с Ярополком, который займет великокняжий киевский стол? Хоть и обещаем княжич вырасти славным мужем и правителем, но пока — отрок. Святослав, правда, помладше был, когда княжить стал. Но с ним мать была. И пестуны добрые: Свенельд, Асмуд, Сергей. А с сыном кого оставить? Асмуд — cтap. Ceрегей и Свенельд за Дунаем нужны... Кого? Одним веры нет, другие корыстны, третьи — мелки. Все лучшие — в Святославовом войске. А присмотреть надо. Ярополк хоть и варяжской крови, а крещен. Значит, будет с ромейскими жрецами дружить. А с ромеями дружить — без порток остаться. Конечно, и у Святослава был свой ромей на службе, Калокир. Но что лукавить: окажись Калокир на службе у Ярополка, через краткий срок уже не Калокир служил бы княжичу, а княжич — Калокиру.

Трудно, трудно... Гнетут Святослава тижкие думы. Не это ему любо. Он — молод. Он — воин. Ему — врагов бить, а не оброки назначать да с седобородыми боярами рядить. Чувствует Святослав, что сам становится велеречив и медлителен. Бесит его это. Будто боевого коня в телегу впрягли. Хочется — быстро. Вотчину поделить. Ромейскому духу в Киеве дать окорот. Чтобы крепко запомнили. И страшились. И сидели в своих душных капищах, как лисы в норах.

Будь его воля, князь бы и капища эти пожег. Вместе с их черными жрецами. Глядишь, сын бы от этой слабосильной веры отошел. И прочие в дружине, кто с крестом, — тоже. Но — нельзя. Обидятся многие верные. Да и кесарь Никифор в Царьграде тоже обидится. Сейчас у Киева с ромеями мир и как бы полное понимание. Торговым гостям-русам в Константинополе целый квартал выделен. А обидятся — как тогда торговать?

Трудно, трудно сейчас на что-то решиться даже Святославу. Трудно, но надо.

Духареву тоже было нелегко. Отношения с женой никак не склеивались. Он и сам был в том немало виноват: считай, каждую ночь ему Людомила снилась. Оно хоть и приятней, чем кошмары из прошлого-будущего, где Духарев — обрюзгший кабан в белом лимузине, а вот перед Сладой — неловко. Не дай Бог, он еще во сне Людомилу звал? Может, и звал? Слада о том не говорила, а сам он спросить не решался. В общем, проблемы.

Одно радовало — дети.

Артём, Данка, Славка. Старший вырос: не ростом — по-мужски. Юношеский задор ушел, стал немногословен, сдержан. Духарев его отчасти понимал: положение обязывало. Князь его за подвиг обласкал по-княжьи: одарил, боярином сделал, старшим над полутысячей поставил. Духарев опасался, что позовет князь сына с собой в Булгарию, что было по-прежнему нежелательно. Но у Святослава имелись на парня другие планы, которыми он поделился с Духаревым: оставить Артёма старшим над Ярополковой дружиной. То есть формально старшим будет старый Асмуд, но настоящим командиром, боевым — Артём. Князь еще и извинялся, что оставляет Серегина сына в отдалении от великих дел. Мол, Серегеич твой и здесь обижен не будет. А вырастет Ярополк, тогда, за службу, пусть Артём любой из булгарских придунайских городов под себя берет. Любой, кроме Переяславца, — оговорился князь на всякий случай.

Сергей мысленно усмехнулся. Правнуку булгарского царя — получить надел булгарской земли от завоевателя.

Младший сын Славка высот пока не достиг. Молод. Но ростом брата уже догнал — не в мать пошел, а в отца. И такой же безбашенный. С Йонахом они хорошо сошлись, хоть Славка его и младше на три года. Еще Зван к ним в компанию пристроился. То, что он годика на три постарше, и происхождения другого — из «детских» [12] В данном случае — из детей, рожденных женщинами, «обслуживающими» дружинников. Такое происхождение в десятом веке не считалось зазорным. Даже если отец точно неизвестен, все равно это воин, дружинник, значит, наследственность подходящая. Такой ребенок считался кем-то вроде «сына полка», рос при дружине, в возрасте пяти-шести лет автоматически попадал в «детские» и проходил воспитание и обучение наравне с законными сыновьями дружинников. , — значения не имело. Все трое — опоясанные гридни. Значит — ровня. А потом еще Данка к парням присоседилась. Вроде и не очень прилично: девке шестнадцатый год, а она галопом по степи гоняет.