Валерий Большаков - Преторианец

Эдик скромно потупился.

– Все сделаем в лучшем виде! – прогнулся Севий.

Субпрокуратор кивнул и неспешно удалился.

– Так… – нервно потер ладони Севий. – Начнем с тебя, – он ткнул пальцем в грудь Сергею. Тот стерпел. – Звать как?

– Сергий Роксолан.

– Се-ерги-ий… – старательно вывел препозит на пергамене. – Роксо… Роксалан или роксолан? Как правильно?

– Через «о».

– Ага… А ты у нас кто? – дошла очередь до Искандера.

– Александрос Тиндарид. Звать Искандером.

– Эллин, значит? Так и запишем – Грэкус…

– Я – Искандер! – возмутился сын Тиндара.

– Ладно, ладно, Орк с тобой… И-искан-дер… А тебя как?

– Гефестай сын Ярная сына Кадфиза из Пурушапуры!

Севий попытался произнести, но язык его не послушался.

– А по-другому никак?

Гефестай задумался и сказал с хулиганской улыбкой:

– Портос!

– Подходяще!

Эдик не стал дожидаться вопроса, назвался сам:

– Эдик! В смысле – Эдуардус. Сарматы мы.

– Эдуа-арду-ус… Пойдемте, покажу ваши опочивальни!

«Опочивален» было две, каждая площадью с совмещенный санузел. Простые кирпичные полы, грубо оштукатуренные стены, пара лежаков с натянутой ременной сеткой. Одну каморку заняли Сергий с Эдуардусом, другую, рядом, Искандер и Портос.

– Утром перекусите – и на занятия! – распорядился Севий.

– Вот тебе и весь сказ… – вздохнул Эдик.

Кливус Викториа, или, по-русски, взвоз Победы тянул в гору не круче московской Тверской, зато был широк по римским понятиям – метров до восьми поперек, и гладок. Простираясь от Велабра, взвоз огибал Палатинский холм и поднимался на него с севера. Здесь-то, напротив скромного храма Изиды, и раскинулись владения Гая Нигрина, сенатора и консуляра.

Его огромный домина в два этажа не был виден с улицы – высокий каменный забор ограждал немаленький участок, а кованые ворота открывали лишь самое начало извилистого подъезда, зигзагом проложенного сквозь чащу запущенного парка. Ни голоса, ни звука не доносилось из-за ограды, а если кто любопытный чересчур близко подходил к воротам, из-за старых, раскидистых платанов тут же показывался раб-привратник, германец по кличке Киклоп, – высоченный человечище, одноглазый, с перебитым, вечно сипящим носом и весьма дурным характером.

Говорили, что у себя, в лесах за Альбусом, [82]был он храбрым вождем, водил ватагу себе подобных бойцов, ходил в набеги на земли римлян в Белгике [83]и возвращался со знатной добычей. Но однажды не пофартило Киклопу, тогда еще звавшемуся Малфоем. Попал Малфой в засаду, истребили его бравых ребятушек завистники-тевтоны, побили всех до единого, а самого вождя искалечили. Гай Авидий Нигрин в ту пору командовал Восьмым Августовым легионом. Неизвестно, что шевельнулось в забронзовевшей душе Гая Авидия, а только подобрал он полумертвого германца и выходил. И не было с тех пор у Нигрина более преданного и верного слуги – банальный закон сохранения добра.

Киклоп сильно сутулился, словно горбился под тягостью своих непомерных мышц, надбровные дуги его выдавались вперед настолько, что бросали тени на пустую глазницу и единственный глаз, горящий зловещим красным огоньком. Киклоп никогда не ругался и не смеялся, мычал только, булькал горлом или – в периоды хорошего настроения – издавал глухое урчание. Днем и ночью кружил Киклоп по парку, бдительно охраняя семью Нигринов. Германец крался совершенно бесшумно, горбатой тенью скользя меж деревьев. Чаще один, иногда с парой леопардов на поводу. Громадные пятнистые кошки шипели и рявкали на прохожих, щерили клыкастые пасти… и ластились к Киклопу, терлись об его ноги.

Бывали случаи, когда в парк проникал чужой, в протоколах это называется «несанкционированное проникновение с целью ограбления». Что ж, одним дураком становилось меньше. С улицы только и слышно было короткое вяканье – хруст сворачиваемых шейных позвонков не доносился. Соседи пугали детей Киклопом, а дети, подрастая, добавляли к портрету стража живописные подробности – как германец тащил трупы «нарушителей границы» к большой плахе, что в глухом углу парка, рубил тела на куски и скармливал своим леопардам. Бывало, шептали впечатлительные отроки, замирая и ежась, что и Сам-Знаете-Кто причащался человечинкой…

Гай Авидий Нигрин хихикал над этими слухами, но не опровергал их, хранил многозначительное молчание. Больше страху – надежнее защита. Ремесло Нигрина – война, дело опасное и нездоровое, и кто в его отсутствие охранит горячо любимую «дочечку» от злого мира? А Киклоп был нежно привязан к Авидий Нигрине, девушка была единственным живым существом, которое вызывало на роже великана-германца улыбку умиления и восторга. В детстве он баюкал беззубую Авидию, бережно держа ее тельце на ладонях, агукая и пуская слюни. Когда кормилица, грудастая рабыня Сервилия, увидала эту одноглазую «мадонну с младенцем» впервые, ее долго приводили в чувство. А когда Сервилия наконец очухалась, то не сразу поверила, что зверочеловек не пожрал малютку. Потом она привыкла, вздрагивала только, когда видела рядом со своей «красавицей» это «чудовище». А вот маленькую Авидию нисколько не пугала внешность Киклопа, девочка с радостным визгом мутузила своего «няня», играла с ним в жмурки и громко негодовала, когда тот подглядывал…

Девочка росла, росла, поднялась и расцвела, беспокоя и нервируя отца: сохранит ли Киклоп свое трогательное отношение к его дочери? Не обидит ли, не потянется ли своими лапами сорвать цветок удовольствия? Беспокоился папаша зря – Киклоп даже не заметил переходов от милого ребенка к голенастой отрочице, от зажатого подростка – к девушке в цвету. Для него Авидия оставалась все тем же лепечущим дитем, умещавшимся на мозолистой ладони…

– Киклопик! – позвала Авидия. – Ты где?

За ее спиной вырос германец, без шума, словно дым всклубился над чадившим костром.

– Здеся я… – проворчал Киклоп.

– Вечно ты подкрадываешься! – вздрогнула Авидия. – Напугал!

Киклоп понурился, каясь за прегрешение.

– Ну ладно, – сказала Авидия ласково, – не переживай так! Мне самой надо быть внимательней, а то все витаю где-то… Диакон Сергиол дал тебе крестик?

Киклоп засопел и полез лапой за отворот туники, сгреб маленький самшитовый крестик, висевший у него на могучей шее, и гордо показал Авидии.

– Вот хорошо-то! – обрадовалась девушка и тут же нахмурила бровки: – А освятил?

Киклоп молча кивнул и залучился. Это для Авидии Нигрины крещение стало очередным шажком на пути, приобщая ее к жизни христианской общины, а для него это было настоящим событием, перевернувшим душу. Он познал Истину, он увидел Свет! Не сияние солнца, заливавшего горы и долы живительными лучами, а всего лишь жалкий огонек свечного огарка, трепетавший во тьме катакомб. Но эта свечечка мерцала от дыхания его братьев и сестер! Киклоп испытывал серафический жар, молясь со всеми Господу, в его могучей груди теснился восторг, его душила благодарность и полнила любовь к ближнему – к папе Сиксту Первому, величественному, говорящему очень красиво и непонятно, к ласковому и кроткому пресвитеру Нигидию Цинциннату, к диаконисе Авидии Нигрине.