Лорел Гамильтон - Пляска смерти

– Но…

Он положил пальцы мне на губы:

– Тише. Ты хочешь спросить, каковы мои чувства насчет твоей беременности. Ну какие они могут быть, кроме счастья, что будет в нашей жизни маленькая ты или маленький Жан-Клод? Джулианна сожалела, что не подарила мне ребенка.

Впервые он назвал ее имя без этой болезненной печали.

Я поцеловала его пальцы и отодвинула руку, чтобы сказать:

– Ты этой беременностью счастлив?

– Не счастлив и не несчастлив, но я очень счастлив сейчас быть рядом с тобой. Я горд, что могу назвать себя твоим любовником. Ты воистину хочешь, чтобы мы все были счастливы, Анита. И ты понятия не имеешь, насколько это редко для двоих быть в таких отношениях, когда по-настоящему хотят счастья друг другу, но ты жонглируешь многими сердцами и желаешь счастья для всех. Редчайший случай – такое желание.

– Как же можно любить кого-то и не желать ему счастья?

Он улыбнулся мне, волосы упали назад. Улыбался он так широко, что клыки показывал, а это с ним редко бывало. Улыбка столь широкая растянула на нем шрамы, заставила его вспомнить, какая у него тугая кожа – но не улыбался он из-за действия его улыбки на других, из-за их восприятия. Я помнила эту улыбку по тем векам, когда еще не была рождена. Эта улыбка была у него до того, как погибла Джулианна, до того, как избороздили его святой водой в попытке изгнать дьявола. Я улыбнулась ему в ответ, потому что у меня стало легче на сердце при виде этой улыбки. И я почти была уверена, что это облегчение – не мое, а Жан-Клода, но ощущалось оно как свое.

Ашер обнял меня, прижался лицом к животу и застыл неподвижно, будто слушая. Я погладила его по волосам – всегда неожиданное ощущение, потому что они у него были мягкие и пышные, не такие мягкие, как у Жан-Клода, а такие, как у меня. Ведь не могут же быть такими мягкими волосы, похожие на золотую пряжу?

Он что-то сказал тихо по-французски, я уловила только слово bebe. Младенец. Наверное, я ожидала, что разозлюсь, но единственная мысль, пока он что-то шептал мне в живот, была такая: как же это все мило! И мысль эта была очень мне не свойственна. Оглядевшись, я увидела Жан-Клода, и лицо его выражало именно это чувство. Я поняла, кто решил, что это мило, и это была не я, но когда столько эмоций Жан-Клода меня захлестывали, я не могла не согласиться.

Я протянула руку Жан-Клоду, другой гладя волосы Ашера. Жан-Клод принял мою руку и обнял меня сзади, прижался телом к рукам Ашера, обхватившим меня за талию. Так он был счастлив, Жан-Клод, так счастлив, и это счастье наполнило нас обоих, теплое, приятное, как если тебя завернут в любимое одеяло и прижмут к любимой груди. Я прильнула к рукам Жан-Клода, он поцеловал меня в шею. Ашер поднял голову и улыбнулся нам обоим. Вдруг он стал моложе – таким, как был сотни лет назад, когда был живым.

Счастье это было реальным, ощутимым, а потом в мысли Жан-Клода закралась тончайшая струйка сожаления. Я уловила ее прежде, чем он успел ее спрятать: такое счастье долго не длится. В прошлый раз, когда он был так счастлив, все кончилось ужасом.

Он ткнулся лицом мне в изгиб шеи, чтобы не выдать эту мысль Ашеру. Я погладила его лицо, обернулась к нему глазами, дала понять, что «услышала» его мысль, и что это нормально. Вполне нормально ждать Большой Беды, потому что я сама тоже в Большую Беду верила.

Когда я была моложе, хотелось мне: пусть мне кто-нибудь пообещает, что все будет хорошо и больше никогда не случится ничего плохого. Теперь я понимала, что желание это детское. Взрослые могут стараться, но обещать не могут – обещать и надеяться выполнить обещание.

Я стояла между ними двумя, и знала, что сделаю все, чтобы с ними ничего не случилось, чтобы они были счастливы. Я давно уже была готова убивать ради тех, кого люблю. Сейчас я была готова ради них жить.

Все, кого я считала бойфрендами или любовниками, ушли. Я хотела немножко побыть одна, но по-настоящему одна – это было бы слишком опасно. Реквием и кое-кто из охранников остались. Я оделась в ванной, что казалось глупым, так как все меня уже видели голой. Но хотелось какого-то уединения.

Пока со мной были Жан-Клод и Ашер, я насчет ребенка абсолютно была спокойна, даже довольна. Как только они ушли, тут же вернулась паника. Один из них, не знаю кто, воздействовал на меня вампирскими хитростями. Или, может быть, я просто восприняла чьи-то эмоции. Черт, со столькими мужчинами я была метафизически связана, что это даже не обязательно были эмоции Жан-Клода. Я только точно знала, что не мои.

Я оделась в запасную одежду, которую держала у Жан-Клода на всякий случай. Джинсы, черная футболка, кроссовки, хороший кожаный пояс и достаточно белья, чтобы под все это надеть. Ремень помогал держать наплечную кобуру, и ее знакомая тяжесть была мне приятна. Как-то увереннее с ней было, и не потому увереннее, что можно кого-нибудь застрелить. Большинство народу, осложняющего мне жизнь, я любила и убивать не собиралась. От пистолета лучше было психологически, а не практически. Пистолеты полезны только против тех, кого хочешь убить, а если убивать не хочешь, то пистолет создает ложное в некотором смысле чувство безопасности. И еще посеребренные ножи на запястьях – тоже ради этого чувства. Большинство из тех, кто меня окружает, вполне может выдержать удар ножом, если только не в сердце. Я не ожидала ни с кем из них спора такого накала, но от наручных ножен мне тоже было спокойнее. Из ванной я вышла одетой и вооруженной. Так мне было куда лучше.

И еще одну штуку я надела, которую хранила у Жан-Клода – запасной крест. Его я вытащила из прикроватного столика. Спрятанный под рубашкой, он приятно холодил кожу.

– Я здесь единственный монстр, которого может остановить крест, – сказал Реквием. – Ты настолько мне не доверяешь?

Это замечание заставило меня взглянуть на Римуса и нового гиенолака, сидящего возле камина.

– Ничего личного, Реквием. Меня сегодня посетили Белль Морт и Марми Нуар. Крест помогает держать их на расстоянии.

– У них страшная сила.

– Ага.

Я порылась в сумке, нашла свой сотовый и пошла в ванную.

– Можешь говорить при мне, Анита. Я не болтун.

– Ты связан с Жан-Клодом клятвой крови, и все, что он хочет, ты ему расскажешь. А если честно, я просто хочу побыть одна. Опять-таки ничего личного, Реквием.

Я вздохнула, потому что из-за такого вот, в частности, я и отвергала его в качестве pomme de sang. Он был эмоционально распущен – ну, не собран, во всяком случае. А мне эмоционально растрепанных мужчин и так хватало.

– Слушай, так не пойдет, если все ты будешь воспринимать настолько лично. Друзья по траху столько между собой не перетирают.

Лицо его зарылось той же непроницаемой красотой.