Дин Кунц - Неведомые дороги (сборник)

Четыре выстрела вновь сшибли Скэгга с ног, две пули Френк всадил в уже лежащего врага.

Но пока заряжал последние патроны, Скэгг вновь успел подняться.

– Ты готов? Ты готов умереть, коп-трусохвост?

– Да нет же. Мне еще надо внести последний взнос за автомобиль, и очень хочется знать, каково это – быть настоящим хозяином зверя на колесах.

– Ты будешь истекать кровью, как остальные.

– Неужели?

– Ты будешь кричать, как остальные.

– Раз все так одинаково, почему тебе это не надоело? Разве ты не хочешь, чтобы я истекал кровью и кричал иначе, для разнообразия.

Скэгг рванулся вперед.

Френк расстрелял последнюю обойму.

Скэгг упал, вскочил, торжествующе расхохотался.

Шоу отбросил уже бесполезный револьвер.

Глаза и рот исчезли с груди и живота трансформера. На их месте появились четыре крабьи лапки с пальцами, которые заканчивались клешнями.

– Знаешь, в чем твоя беда, Скэгг? – спросил Френк, отступая по железному балкону. – Слишком уж ты рисуешься. Ты бы нагонял больше страха, если в не устраивал такого представления. Все эти изменения, переходы из одной формы в другую... они завораживают. Мозг с трудом может все это осознать, а в результате вместо страха – удивление. Понимаешь, о чем я?

Если Скэгг и понял, то не согласился, а может, плевать хотел на мнение Френка. Потому что из его груди выросли слоновьи бивни.

– Я насажу тебя на них, а потом выпью глаза прямо из твоего черепа, – и, видимо, чтобы доказать, что это не пустые слова, Скэгг мигом отрастил хобот, конец которого усеивали острые зубы. Хобот этот издал чавкающий звук, словно что-то засасывал.

– Именно это я имел в виду, когда говорил, что ты слишком рисуешься, – Френк уперся спиной в ограждение в дальнем конце балкона.

От Скэгга его отделяли лишь десять футов.

Сожалея, что игра окончена, Френк вышел из человеческого облика. Его кости разжижались. Ногти, волосы, внутренние органы, жир, мышцы, все прочие ткани перешли в аморфное состояние. Темная, желеобразная, однородная пульсирующая масса вытекла из рукавов и штанин. Одежда сложилась в кучку на железном полу балкона.

Освободившись от одежды, Френк вновь вернул себе человеческий облик, встал лицом к противнику.

– Вот так надо трансформироваться, не уничтожая при этом одежду. Учитывая твою импульсивность, я не удивлюсь, узнав, что твой платяной шкаф пуст.

Потрясенный Скэгг разом превратился в человека.

– Ты такой же, как я.

– Нет, – покачал головой Френк. – Я принадлежу к твоему виду, но, в отличие от тебя, с головой у меня все в порядке. Я живу в согласии с обычными людьми, как большинство из нас жили тысячи лет. Ты же – убиваешь их, отвратительный дегенерат, обезумевший от собственный силы, движимый жаждой повелевать.

– Жить в согласии с ними? – В голосе Скэгга слышалось презрение. – Но они рождаются, чтобы умереть, а мы бессмертны. Они слабы, мы – сильны. Они нужны лишь для того, чтобы доставить нам то или иное удовольствие, чтобы порадовать нас своей предсмертной агонией.

– Наоборот, они очень ценны тем, что своей жизнью постоянно напоминают нам о главном: ничем не ограниченная свобода ведет к хаосу. Я провел практически всю свою жизнь в человеческом облике, заставлял себя страдать от человеческой боли, выдерживать тяготы человеческого существования.

– Безумец – это ты.

Френк покачал головой.

– Работая в полиции, я служу человечеству, а потому мое существование обретает глубокий смысл. Видишь ли, мы очень нужны им в их продвижении вперед.

– Нужны им?

В грохоте громового раската, в усилившемся шуме дождя Френк искал слова, которыми мог достучаться до сознания Скэгга.

– Человеческое бытие невыносимо грустно. Подумай об этом: тела хрупкие, жизнь короткая, – свечка, которую может задуть любой порыв ветра. Отношения с друзьями и родственниками – вспышки любви и доброты, короткие мгновения в великой реке времени. Однако люди редко впадают в отчаяние, редко теряют веру в себя. Их надежды практически никогда не реализуются, но они упрямо продолжают свой путь, борясь с тьмой. Их решимость выжить, несмотря на свою смертность, – веское доказательство их мужества, их благородства.

Скэгг долго молча смотрел, а потом взорвался безумным смехом.

– Они – дичь, идиот. Игрушки, в которые мы играем. Ничего больше. И что это за бред насчет ограничений, которых требует наша жизнь? Не надо бояться хаоса, не надо его отвергать. Мы должны опираться на хаос. Хаос, прекрасный хаос, основа нашей вселенной, где звезды и галактики сталкиваются волей случая, бесцельно и бессмысленно.

– Хаос несовместим с любовью, – заметил Френк. – Любовь – залог стабильности и порядка.

– Тогда кому нужна любовь? – спросил Скэгг, и последнее слово произнес особенно пренебрежительным тоном.

Френк вздохнул.

– Я не смыслю жизни без любви. И меня радуют мои отношения с людьми.

– Радуют? Сказал бы – портят.

Френк кивнул.

– Разумеется, с твоей колокольни все именно так и выглядит. Но самое печальное то, что ради любви, во имя защиты любви мне придется тебя убить.

Скэгг изумился.

– Убить меня? Это что, шутка? Ты не можешь убить меня, как я не могу убить тебя. Мы оба бессмертны, ты и я.

– Ты молод, – ответил Френк. – Молод даже по человеческим меркам, а по нашим – просто младенец. Я как минимум на триста лет старше тебя.

– И что?

– Есть способности, которые мы приобретаем только с возрастом.

– Какие способности?

– Сегодня я наблюдал, как ты демонстрировал свою генетическую пластичность. Видел, как ты принимал самые фантастические формы. Но мне представляется, что ты еще не обрел контроля над своим телом на клеточном уровне.

– Это ты о чем?

– Ты не можешь превратиться в аморфную массу, которая, несмотря на предельную бесформенность, остается единым целым. Этот прием я продемонстрировал тебе, когда, не раздеваясь, остался голым. Тут требуется железный контроль, потому что ты балансируешь на грани хаоса, перейдя которую можно потерять себя как личность. Ты еще не достиг такого уровня, потому что, умей ты превращаться в аморфную массу, ты бы попытался запугать меня именно этим. Твои же трансформации больше похожи на фокусы. Тобой движет прихоть, ты обретаешь ту форму, которую в этот момент рисует твое воображение, и такое поведение говорит о ребячестве.

– И что? – Скэгг не выказывал страха, оставался самоуверенным и наглым. – Твое умение превращаться в аморфную массу не отрицает моего бессмертия, моей неуничтожимости. Все раны, какие бы они ни были тяжелыми, заживают. Все яды исторгаются моим организмом. Ни адская жара, ни арктический холод, ни взрыв, за исключением разве что ядерного, который разложит меня на молекулы, ни кислота не могут сократить мою жизнь ни на секунду.