Дин Кунц - Неведомые дороги (сборник)

Опустил крышку и, услышав, как в примыкающей к комнате ванной выключили воду, поспешил в коридор. Френк мог взгреть его, если б застал в своей спальне. На пороге обернулся. Свеча горела снова.

Томми спустился на кухню, выбрал самый большой нож, отнес в свою комнату и спрятал под подушкой. Он точно знал, что этой ночью нож ему понадобится.

Родители вернулись домой перед самой полуночью. Томми сидел на кровати, его спальню освещал слабенький ночничок. Нож лежал под простыней, правая рука сжимала рукоятку.

Минут двадцать Томми слышал голоса родителей, звуки льющейся воды, скрип дверей. Их спальня и ванная находились в другом конце коридора, так что эти приглушенные звуки успокаивали. Обычные звуки повседневной жизни, и пока они наполняли дом, никакой фонарь, обратившийся в хищника, никому не мог причинить вреда.

Но скоро в дом возвратилась тишина.

Замерев, Томми ждал первого крика.

Он дал себе слово, что не заснет, но ему было только двенадцать, и длинный день вкупе со страхом, который не отпускал после встречи со стариком-резчиком, сделали свое дело. Привалившись спиной к подушкам, Томми заснул задолго до часа ночи...

...и что-то грохнуло, разбудив его.

Он мгновенно проснулся. Сев на кровати, нащупал нож и дрожащей рукой вцепился в рукоятку.

В первое мгновение ему показалось, что источник звука в его комнате, потом вновь услышал глухой удар и понял, что шум донесся из спальни Френка.

Отбросив простыню, Томми спустил ноги с кровати и замер в тревожном ожидании, вслушиваясь в тишину.

В какой-то момент вроде услышал, как Френк зовет его: "Том-м-м-м-ми!", – отчаянно и испуганно, с дальнего края огромного каньона. Но, возможно, ему лишь показалось, что услышал.

Тишина.

Ладони Томми стали мокрыми от пота. Он отложил большой нож, вытер руки о пижаму.

Тишина.

Он вновь взял нож, наклонился, достал из-под кровати фонарик, который держал там, но не включил. На цыпочках подошел к двери, прислушался к шагам в коридоре.

Ничего.

Внутренний голос убеждал его вернуться к кровати, лечь, укрыться с головой и забыть про то, что ему, возможно, послышалось. А еще лучше, залезть под кровать и надеяться, что там его не найдут. Но он знал, что это голос сосунка, и не решался искать спасения в трусости. Если черная тыква превратилась во что-то еще, если это что-то сейчас бродит по дому, на трусость оно отреагирует с не меньшей свирепостью, чем Френк.

"Господи, – взмолился Томми, – здесь, внизу, мальчик, который в Тебя верит, и он будет очень разочарован, если Ты, в этот самый момент, когда очень, очень, очень ему нужен, смотришь в другую сторону".

Томми осторожно повернул ручку и приоткрыл дверь. Увидел пустой коридор, освещенный лишь лунным светом, падающим в окно.

И распахнутую дверь в спальню Френка напротив, по другую сторону коридора.

Не включая фонарик, отчаянно надеясь, что его присутствие останется незамеченным, если он окутается темнотой, Томми подошел к комнате Френка и прислушался. Френк обычно храпел, но сегодня храпа Томми не слышал. Если тыквенный фонарь по-прежнему стоял на столе, свечка, должно быть, догорела, потому что отверстия в нем не светились.

Томми переступил порог.

Лунный свет вливался в окно, тени от листвы соседнего дерева, которое качал ветер, плясали на стекле. В спальне Томми не увидел ни одного четкого силуэта. Предметы непрерывно меняли форму и цвет, переходя от черного к темно-серому и обратно.

Томми отдалился от порога на шаг. Второй. Третий.

Его сердце билось так сильно, что подточило его решительность пребывать в темноте. Он включил фонарик и вздрогнул от испуга: так ярко блеснуло лезвие ножа.

Томми обвел спальню лучом и, к своему облегчению, не нашел изготовившегося к прыжку чудовища. Простыни кучей лежали на матрасе, и Томми пришлось подойти к кровати еще на шаг, прежде чем он понял, что под этой кучей Френка нет.

Отрубленная человеческая рука со сжатыми в кулак пальцами лежала на полу у прикроватного столика. Сначала Томми увидел ее в полумраке, рядом с лучом, потом направил на нее фонарь. Его глаза в ужасе раскрылись. Рука Френка. Никаких сомнений, потому что на одном из пальцев блестел серебряный перстень с черепом и скрещенными костями, которым Френк очень дорожил.

Возможно, причиной послужил посмертный нервный спазм, возможно, в доме действовала какая-то темная сила, но кулак внезапно разжался, пальцы раскрылись, как лепестки цветка. На ладони лежал блестящий пятицентовик.

Томми подавил крик, но не волны дрожи, которые пробегали по телу.

Пока он пытался найти путь к спасению, из дальнего конца коридора донесся пронзительный крик матери. Резко оборвался. Что-то разбилось.

Томми повернулся к двери. Знал, что должен бежать, пока еще есть возможность спастись, но его словно пригвоздило к месту, совсем как на пустыре, перед тем как старик рассказал ему, что глубокой ночью фонарь из тыквы превратится в нечто иное.

Он услышал крик отца.

Выстрел.

Вновь крик отца.

И этот крик резко оборвался.

Вновь наступила тишина.

Томми попытался поднять одну ногу, только одну, хотя бы на дюйм оторвать от пола, но напрасно. Он чувствовал, что на месте его держит не только страх, но и какое-то заклинание, не позволяющее ускользнуть от черной тыквы.

В дальнем конце коридора хлопнула дверь.

Послышались приближающиеся шаги. Тяжелые, пугающие.

Слезы брызнули из глаз Томми, потекли по щекам.

Половицы скрипели и стонали под огромным весом идущего по коридору.

С ужасом глядя на открытую дверь, словно она вела в ад, Томми увидел отблески оранжевого света. Свет становился ярче по мере того, как его источник, несомненно, свеча, приближался к комнатам братьев, соответственно, удаляясь от спальни родителей.

Тени и световые пятна гонялись друг за другом на ковре.

Тяжелые шаги замедлились. Остановились.

Чудище стояло в футе или двух от двери.

Томми шумно сглотнул, набрал в грудь достаточно воздуха, чтобы спросить: «Кто здесь?» – но, к своему изумлению, произнес совсем другие слова: «Ладно, черт бы тебя побрал, давай с этим покончим».

Возможно, годы, проведенные в доме Сацманов, основательно закалили его и снабдили здоровой дозой фатализма.

Чудище сдвинулось с места, заслонило собой дверной проем.

Тыква-фонарь стала его головой. Если в ней что-то изменилось, то в худшую сторону. Черно-оранжевая раскраска осталась, верхняя часть сузилась, нижняя, наоборот, расплющилась еще больше. Размерами голова не превосходила баскетбольный мяч. Глаза запали, прорезанные зрачки светились злобой, в носу пульсировал гной. Огромный рот растянулся от уха до уха, острые клыки темнели на фоне оранжевого света.