Энн Райс - Кровь и золото

Я выждал какое-то время, прежде чем показать письмо Бьянке. Я никогда не скрывал его, ибо считал это нечестным. Но она не стала расспрашивать меня, о чем говорилось на страницах, что я хранил среди немногих оставшихся вещей, а я не объяснял.

Мне было слишком больно делиться печалями в отношении Амадео. Что касается Таламаски, я счел ее историю слишком диковинной, к тому же она чересчур тесно переплелась с моей любовью к Пандоре.

Но я все чаще и чаще стал оставлять Бьянку в святилище одну. Конечно, я никогда не бросал ее там ранним вечером, когда она полностью зависела от меня, чтобы добраться до подходящего для охоты места. Напротив, я всегда брал ее с собой.

Но позже, глубокой ночью, когда мы сполна утолили голод, я возвращал ее в безопасный склеп и отправлялся в одиночку испытывать свои возможности.

Тем временем со мной творилось нечто странное. Кровь Матери давала мне силу духа и волю к жизни. Но я узнал то же, что все мы узнаем, когда попадаем в беду: исцеление увеличило мое могущество, и я становился сильнее, чем до трагедии.

Конечно, я давал свою кровь Бьянке, но по мере того, как возрастала моя сила, росла и пропасть между нами, и ночь от ночи я видел, что она становится все шире.

Разумеется, наступали моменты, когда я спрашивал Акашу в молитвах, примет ли она Бьянку. Но ответ, казалось мне всегда бывал отрицательным, и я не смел проверять.

Слишком хорошо помнил я гибель Эвдоксии, как и момент, когда Энкил поднял на Маэла руку. Я не мог подвергать Бьянку такому риску.

Довольно скоро я с легкостью мог брать Бьянку с собой в близлежащие города – в Прагу или Женеву, где мы упивались отблесками цивилизации, знакомой нам по Венеции.

В отношении нашей прекрасной столицы я оставался тверд: как Бьянка ни умоляла, я не соглашался туда вернуться. Конечно, она не обладала даже зачатками Заоблачного дара и находилась в крайней зависимости от меня, чего нельзя сказать ни о Пандоре, ни об Амадео.

– Мне слишком больно, – заявил я. – Я туда не вернусь.

– Прекрасная монахиня, ты так давно живешь здесь. Чего тебе не хватает?

– Италии, – ответила она тихим подавленным голосом.

– Я слишком хорошо знал, о чем она говорит, но не ответил.

– Если у меня нет Италии, Мариус, – наконец призналась она, – мне нужно обрести новый дом.

Стоя в переднем углу, она приглушенно, словно чувствовала опасность, произнесла эти важнейшие для меня слова.

В святилище мы всегда вели себя почтительно. Но никогда не шептались в присутствии божественной четы. Мы считали, что перешептываться неприлично, если не сказать – неуважительно.

Вспоминая наш обычай, я нахожу его странным. Но мы не могли предполагать, что Акаша и Энкил нас не слышат. Поэтому мы часто беседовали в одном из передних углов, предпочитая левый, любимое место Бьянки, где она нередко сидела, завернувшись в самый теплый плащ.

С этими словами она обернулась к царице, словно признавая скрытый смысл своей фразы.

– Считай, что такова ее воля, – добавила она, – чтобы мы не засоряли ее храм своим бездельем.

Я кивнул. А что мне оставалось? Но мы столько лет провели в склепе, что я к нему очень привык. И всегда принимал тихую преданность Бьянки как должное.

Я опустился на пол рядом с ней.

Я взял ее за руку и впервые отметил, что моя кожа уже не черная, а скорее темно-бронзовая, а многие морщины разгладились.

– Позволь сделать тебе признание, – сказал я. – Мы не сможем жить в обычном доме, как жили в Венеции.

Она слушала, спокойно взирая на меня. Я продолжал:

– Я боюсь тех чудовищ, Сантино и его дьявольскую стаю. С момента пожара прошли десятки лет, но они продолжают нападать исподтишка.

– Откуда ты знаешь? – спросила она. Видимо, у нее было что добавить, но я жестом попросил ее проявить терпение.

Я отошел к своим вещам и достал письмо Рэймонда Галланта.

– Прочти, – сказал я. – Помимо всего прочего, ты узнаешь, что они раскинули свою адскую паутину до самого Парижа.

Я долго молчал, давая ей возможность прочитать письмо, но вздрогнул от неожиданности, услышав ее всхлипывания. Сколько раз я становился свидетелем ее слез! Почему я никогда не готов к ее плачу? Она прошептала имя Амадео. Она не могла заставить себя заговорить о нем.

– Что это значит? – спросила она. – Как же они живут? Объясни мне. Что они с ним сделали?

Я сел рядом, умоляя успокоиться, и рассказал, как живут Демоны, почитающие сатану, – как монахи или отшельники, вкушая землю и смерть, и объяснил, что они воображают, будто христианский Бог оставил им место в своем царстве.

Они морили Амадео голодом, – сказал я. – Пытали его. Здесь все ясно написано. А когда он решил, что я погиб, когда «ил надежду, когда счел благочестие единственным выходом, он присоединился к ним.

Она смотрела на меня серьезно, со слезами на глазах.

– Как же часто я видел, как ты плачешь! – сказал я. – Но в последнее время ты успокоилась и уже не плакала так горько, как по нему. Не сомневайся, я тоже его не забыл.

Она покачала головой, будто в мыслях не соглашалась со мной, но не хотела открыть свою душу.

– Нам придется проявить смекалку, милая, – сказал я. – Где бы мы ни обосновались, необходимо, чтобы они нас ни в коем случае не достали.

Она почти пренебрежительно заговорила в ответ:

– Мы можем найти безопасное место. Ты прекрасно понимаешь, что это не так сложно. Мы не можем жить так всегда. Мы из другого теста. Пусть твои рассказы ничему меня не научили, но я поняла одно: ты скитался по земле не только в поисках крови, но и в поисках красоты.

Мне не понравился ее серьезный настрой.

– Нас всего лишь двое, – продолжала она, – если вдруг появятся демоны огня, тебе будет проще простого унести меня высоко-высоко, где нам не причинят вреда.

– Если я буду рядом, любимая, рядом, – сказал я, – а если нет? Все те годы, с тех пор как мы покинули прекрасную Венецию, ты провела в стенах, где тебе никто не сможет навредить. А если мы уедем и поселимся в другом месте, мне придется всегда оставаться настороже. Это нормально?

Наш разговор вызывал во мне ужас. Она никогда не создавала мне подобных сложностей. Мне не нравились непоколебимое выражение ее лица и дрожащие руки.

– Наверное, еще рано, – сказала она– Но я должна сказать тебе важную вещь, Мариус, не вижу смысла ее скрывать.

Я сомневался, стоит ли продолжать. – Что случилось, Бьянка? – спросил я. Я пришел в отчаяние. В полное отчаяние.

– По-моему, ты совершил жестокую ошибку, – сказала она.

Я потрясенно молчал. Она ничего не добавила. Я ждал. Но в ответ слышал лишь тишину: она сидела, прислонившись спиной к стене, не сводя глаз со Священных Прародителей.

– Ты не объяснишь, какую ошибку? – спросил я. – Расскажи непременно! Я люблю тебя. Я должен знать.