Энн Райс - Кровь и золото

Тем временем празднества, устраиваемые в моем жилище, стали так популярны, что в комнатах было не протолкнуться. И вне зависимости от ночных планов я начинал свой вечер в теплой компании пьянчуг, к моему приходу уже пировавших и ссорившихся.

– Мариус, милости просим! – выкрикивали они, едва я переступал порог комнаты.

Я неизменно улыбался в ответ, ибо дорожил обществом своих новых знакомцев.

Ни один человек ни разу меня ни в чем не заподозрил, и я даже полюбил некоторых членов моей восхитительной компании, однако ничем не проявлял своих особых привязанностей, помня о том, что я хищник, поэтому люди никогда не ответят мне взаимностью.

Так, в окрркении смертных, шли годы. Я с энергией безумца заполнял свободное время ведением дневников, которые впоследствии неизменно предавал огню, или расписыванием стен святилища.

Тем временем к Риму подобрались жалкие змеепоклонники – они совершили абсурдную попытку основать храм в заброшенных катакомбах, куда больше не заглядывали смертные христиане, – но Авикус и Маэл прогнали юнцов прочь.

Я наблюдал за ними со стороны, испытывая невероятное облегчение от того, что не приходится вмешиваться самому, и с болью вспоминал, как уничтожил подобную юную стайку в Антиохии и поддался помешательству, стоившему мне любви Пандоры, возможно потерянной навеки.

«Навеки? Нет! Она непременно придет ко мне», – думал я.

И даже записал эти слова в дневник.

Я отложил перо и закрыл глаза Я не мог без нее и молился, чтобы она пришла. Я представлял себе ее волнистые волосы и печальное овальное лицо, старался вспомнить точную форму и оттенок темных глаз.

Как она со мной спорила' Как хорошо разбиралась в поэзии и философии! Как логично рассуждала! А я… Я только и мог, что насмехаться над ней.

Не вспомню точно, сколько лет я так прожил.

Хотя мы друг с другом не разговаривали и даже не сталкивались лицом к лицу, Маэл и Авикус стали моими незримыми спутниками. И я чувствовал себя в долгу перед обоими, поскольку они очистили Рим от пришлых чужаков.

Ты уже понял, что я не проявлял интереса к событиям, происходившим в правящих кругах империи.

Но в действительности судьба Рима меня страстно волновала, ибо империя олицетворяла для меня цивилизованный мир. Я все же оставался римлянином и, будучи ночным охотником и грязным убийцей, в остальном вел цивилизованный образ жизни.

Наверное, я, как и многие старые сенаторы, считал, что бесконечные драки между императорами рано или поздно утрясутся сами собой, что появится великий человек, обладающий силой Октавиана, и объединит мир.

Между тем армии охраняли границы, сдерживая угрозу со стороны варваров, и раз уж право выбора императора принадлежало армии, то так тому и быть. Главное – целостность империи.

Христианство распространилось повсюду, и это приводило меня в полное недоумение. Для меня оставалось великой тайной, как заурядный культ, причем зародившийся не где-нибудь, а в Иерусалиме, смог вырасти в религию такого масштаба.

Успехи христианства изумляли меня еще в Антиохии – и само учение, и процветание религии, несмотря на бесконечные споры между ее почитателями и зачастую полное расхождение во взглядах.

Но Антиохия, я уже говорил, дитя Востока. А капитуляция Рима перед христианством не снилась мне и в самых страшных снах. Адептами новой религии становились не только рабы, но и люди благородного происхождения, занимавшие весьма высокое положение в римском обществе. Преследования не возымели никакого эффекта.

Перед тем как продолжить, я, если не возражаешь, повторю то, что отмечали и другие историки: до наступления эры христианства весь древний мир жил в религиозной гармонии. Никто не преследовал людей за принадлежность к иной вере.

Греки и римляне приняли даже иудеев, не желающих ни с кем объединяться, и позволили им практиковать чрезвычайно антисоциальные религиозные обычаи. Во всем мире царили терпимость и согласие.

В такой обстановке прошла вся моя смертная жизнь, и, впервые услышав проповеди христиан, я решил, что их религия не имеет шансов на выживание. Она возлагала на последователей слишком большую ответственность, запрещала им обращаться к богам, почитавшимся в Греции и Риме, и потому я был уверен, что эта секта исчезнет сама по себе.

К тому же христиане никак не могли прийти к единому мнению относительно того, во что же они все-таки верят. Я не сомневался, что они попросту перебьют друг друга, а масса выдвинутых ими идей – не знаю даже, достойны ли они так называться – в конце концов просто забудется.

Но ничего подобного не произошло, и в четвертом веке Рим наводнили христиане. Свои магические церемонии они устраивали в катакомбах и в частных домах.

Я продолжал жить независимо, наблюдая за ходом событий со стороны и принимая происходящее слишком близко к сердцу, однако два происшествия все-таки выбили меня из колеи.

Сейчас расскажу какие.

Я уже говорил, что борьба за имперский престол велась бесконечно. Не успевал Сенат одобрить назначение очередного императора, как тот погибал от руки или по приказу другого претендента. А римские воины только и знали, что маршировать по отдаленным провинциям империи, приводя к власти нового правителя, когда люди начинали бунтовать против предыдущего.

В триста пятом году два суверена именовали себя Августами, а еще двое – Цезарями. Я смутно представлял себе, что означают данные титулы, а точнее, скажем так, слишком презирал всех участников событий, чтобы выяснять, о чем речь.

Так называемые «императоры» имели привычку вторгаться в Италию чаще, чем мне хотелось, а один из них, по имени Север, даже дошел в триста седьмом году до ворот столицы.

А я, более всего на свете пекшийся о величии Рима, не хотел, чтобы мой родной город был отдан на разграбление!

Заинтересовавшись, я вскоре выяснил, что вся Италия, а также Сицилия, Корсика, Сардиния и Северная Африка находятся во власти «императора» Максенция, который отразил удар Севера и теперь сражался с Галерием, преследуя его обратившиеся в бегство легионы.

Этот Максенций, проживавший в каких-то шести милях от городских стен, был по сути своей настоящим чудовищем. Однажды он даже приказал преторианцам, своей личной армии, устроить резню среди горожан. Он был резко настроен против христиан и преследовал их с бессмысленной жестокостью. Ходили даже слухи, что он надругался над женами свободных римских граждан и тем самым нанес им величайшее оскорбление. Кроме того, он бесчеловечно обошелся с сенаторами и позволил своим солдатам вытворять в городе все, что тем заблагорассудится.

Однако лично меня политика никак не затрагивала, пока я не услышал, что на Рим идет еще один император – Константин. За последние годы над моим любимым городом в третий раз нависла угроза. Узнав, что решающая битва состоится вдалеке от городских стен, я, однако, испытал некоторое облегчение Конечно, Максенций принял такое решение, зная, что римляне не окажут ему никакой поддержки.