Энн Райс - Кровь и золото

Я закрыл книгу, ненавидя себя за то, что дал ему Кровь. Но она вылечила его. Это точно. И заболей он снова, я повторю лечение.

Время летело слишком быстро.

События мелькали с невероятной скоростью. Моя былая убежденность пошатнулась, а красота Амадео возрастала с каждой ночью.

Учителя повезли мальчиков во Флоренцию посмотреть местную живопись. И, вернувшись домой, ученики принялись за учебу с еще большим вдохновением.

«Да, они увидели работы Боттичелли – потрясающе! Мастер до сих пор пишет? Да, но его живопись практически целиком посвящена религии. Дело рук Савонаролы, строгого монаха, осуждавшего флорентинцев за светский образ мыслей. Савонарола пользуется во Флоренции большим авторитетом. Боттичелли верит в Савонаролу и считается одним из его последователей».

Я глубоко опечалился. По правде говоря, я чуть не обезумел от бешенства. Но знал: что бы ни рисовал Боттичелли, все выйдет изумительно. А успехи Амадео становились моим утешением – скорее даже приводили меня в приятное замешательство.

Амадео превратился в самого выдающегося ученика моей маленькой академии. Я нанял для него преподавателей философии и юриспруденции. Он на удивление быстро вырос из старой одежды, научился поддерживать живую светскую беседу и стал любимцем младших мальчиков.

Почти каждую ночь мы проводили у Бьянки. Я свыкся с обществом утонченных незнакомцев – бесконечным потоком европейцев с севера, приезжавших в Италию, чтобы открыть для себя загадку ее древнего очарования.

Очень редко мне приходилось наблюдать, как Бьянка протягивает злополучному гостю чашу с отравленным вином. Очень редко мне доводилось слышать, как бьется ее темное сердце, замечать тень греха в самой глубине глаз. Как она следила за беспечной жертвой, с какой легкой душой провожала ее!

Тем временем наши встречи с Амадео в моей спальне носили все более интимный характер. И не раз, обнимая его, я дарил ему Поцелуй Крови, от которого все тело его содрогалось, а в полузакрытых глазах отражалась сила бессмертия.

Что за безумие? Отдать его миру или забрать с собой?

Я долгое время предпочитал обманывать себя, то и дело повторяя, что мальчик еще может проявить характер и заработать свободу – уехать в богатстве и здравии, навстречу новым достижениям.

Но я отдал ему столько Темной Крови, что он начал изводить меня вопросами. Что я за существо? Почему никогда не прихожу днем? Почему ничего не ем и не пью?

Он обвивал руками живую тайну, зарывался лицом в шею чудовища.

Я отправил его в лучшие бордели постигать наслаждения женщин и наслаждения мальчиков. Он возненавидел меня, но получил удовольствие и вернулся домой, не ища иных услад, кроме Поцелуя Крови.

Он говорил мне колкости, когда я неистово работал в студии, не допуская никого, кроме него, чтобы создать новый пейзаж или изобразить собрание древних героев. Он спал рядом со мной, когда я падал в кровать, чтобы проспать последние часы перед рассветом.

Между тем мы снова и снова устраивали в палаццо приемы. Бьянка, исполненная самообладания, выросла и, сохранив нежное лицо и мягкие манеры, превратилась из юной многообещающей прелестницы в элегантную женщину.

Я часто ловил себя на том, что смотрю на нее и думаю, чем бы кончилось наше знакомство, не обрати я внимание на Амадео. Неужели я не уговорил бы ее, не нашел бы убедительных слов? А потом, рассуждая логично, я, глупец, понимал, что все равно могу сделать выбор в ее пользу и изгнать Амадео из своей жизни, подарив богатство и положение в обществе, но обрекая на смертность.

Нет, она спасена.

Мне нужен был Амадео – Амадео, кого я обучал и воспитывал; Амадео, бесценный ученик Крови.

Ночи мчались, словно во сне. Несколько мальчиков отправились в университет. Один преподаватель умер. Винченцо хромал, но я нанял человека ему в помощь. Бьянка перевесила на другие места кое-какие большие картины. Воздух потеплел, и окна стояли открытыми. Мы собирались пировать на крыше. Мальчики пели.

Не было случая, чтобы я забыл воспользоваться мазями и затемнить кожу, дабы походить на человека Не было случая, чтобы я не втер их в лицо и ладони. Не было случая, чтобы я не украсил одежду дорогими каменьями и не надел кольца, чтобы отвлечь внимание. Не было случая, чтобы я подошел слишком близко к ярким свечам или к факелу при входе или на набережной.

Я отправился в святилище Тех, Кого Следует Оберегать, и предался медитации, излагая Акаше суть своих желаний и переживаний:

«Мне нужен этот мальчик – мальчик, который теперь стал на два года старше; и в то же время я хочу подарить ему настоящую жизнь. Душа моя разрывается, сердце раскалывается надвое».

Никогда раньше я не мечтал о том, чтобы сотворить себе бессмертного спутника, чтобы фактически воспитать юного смертного и мастерски его подготовить для подобной судьбы.

Но теперь мне захотелось поступить именно так – и мысли об этом не давали мне ни минуты покоя. Я смотрел на холодных как лед Мать и Отца и не находил утешения. Я не дождался ответа на свои молитвы.

Я уснул в святилище, но увидел только мрачные, тревожные сны.

Я увидел сад, тот самый, что всегда рисовал на стенах. Я, как и прежде, ходил по саду, и на нижних ветвях деревьев висели спелые фрукты. Потом появился Амадео. Он шел рядом со мной, но вдруг с его губ сорвался ужасающий жестокий смех.

«Жертва? – спросил он. – Ради Бьянки? Как же так?»

Я вздрогнул и проснулся, тряся головой и растирая плечи, чтобы очнуться от кошмара.

– Я не знаю ответа, – прошептал я, словно он стоял рядом, словно его дух проник сюда, в святилище. – Просто мы встретились, когда она уже была женщиной – образованной, познавшей жизнь, настоящей убийцей, да, настоящей убийцей, совсем юной, но повинной в тягчайших преступлениях. А ты… Ты был беспомощным ребенком. Я мог изменить тебя, мог вылепить таким, каким хотел, – что я и сделал.

Да, я решил, что ты художник, – продолжал я, – что у тебя талант к живописи, я знаю, что твой дар никуда не исчез; признаться, это тоже на меня повлияло. В любом случае, не знаю, почему ты сбил меня с толку – так уж вышло.

Я опять опустился на пол и небрежно улегся на бок, глядя в поблескивающие глаза Акаши, всматриваясь в резкие черты лица Энкила.

Мне вспомнилась Эвдоксия, погибшая много веков назад. Вспомнилась ее чудовищная смерть. Вспомнилось, как горело ее тело на полу храма – там, где теперь лежал я.

Я подумал о Пандоре – где она?

И с этими мыслями уснул.

Я вернулся в палаццо, по обыкновению спустившись с крыши, и обнаружил, что все не так гладко, как мне хотелось бы. Собравшиеся за ужином хранили торжественное молчание, а Бинченцо взволнованно сообщил, что ко мне приехал с визитом «странный человек» – он остался в передней и не желает проходить в комнаты.