Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы

Насколько я мог видеть, все стражники сбежали с площади. Священник тоже скрылся. Теперь я видел, как моя Дебора, пятясь, отступила в тень, хотя ее глаза были по-прежнему обращены к небу.

— Я вижу тебя, Лэшер! — кричала она. — Мой сильный и прекрасный Лэшер!

С этими словами она скрылась во тьме нефа.

Я оторвался от окна, сбежал вниз по лестнице, прямо в сумятицу, царящую на площади. Не могу сказать тебе, что творилось у меня в мозгу. Мною владела мысль, что я могу добраться до Деборы и, воспользовавшись паникой, вызволить ее.

Но когда я пересекал открытое пространство, один из падавших кусков черепицы задел мое плечо, а другой ударил в левую руку. Деборы не было видно, Только церковные двери, невзирая на их громадную тяжесть, качались на ветру.

Оконные ставни ломались и тоже падали на обезумевших людей, которые были не в состоянии добраться до узких улочек. Возле каждой арки и крыльца лежали груды тел. Старая графиня глядела мертвыми невидящими глазами вверх, а люди бежали, переступая через нее. У развалин зрительских скамеек лежало скрюченное тело маленького Кретьена. Судя по всему, мальчик не подавал признаков жизни.

Его брат Филипп полз на коленях, ища укрытия. У него была сломана нога. В это время сверху упала деревянная ставня, ударив его по шее и сломав ее. Филипп рухнул замертво.

Неподалеку от меня кто-то, прижимаясь к стене, закричал:

— Графиня! — и указал вверх.

Дебора стояла на перилах церковной балюстрады, куда она успела подняться. Рискованно балансируя, она вновь протянула руки к небесам и обратилась к своему духу. Но среди завываний ветра, стонов раненых, грохота падающей черепицы, камней и обломков дерева я не надеялся расслышать ее слова.

Я бросился к церкви и, оказавшись внутри, стал лихорадочно искать ступени. Инквизитор Лувье тоже искал их и нашел раньше меня, устремившись наверх.

Я неотступно бежал вслед за ним, видя у себя над головой полы его черной сутаны и слыша стук его каблуков. Ох, Стефан, если бы у меня был кинжал… Но кинжала у меня не было.

Когда мы достигли крыши, он рванулся вперед, и я увидел, как худенькое тело Деборы падает вниз. Подбежав к краю, я взглянул на паривший внизу хаос… Дебора лежала неподвижно, разбившись о камни. Ее лицо было обращено вверх, одна рука подпирала голову, другая безжизненно лежала на груди. Глаза ее были закрыты, словно она спала.

Увидев ее, Лувье выругался и закричал:

— Сожгите ее, тащите ее тело на костер.

Но напрасно: отсюда его никто не слышал. Он оцепенело обернулся, намереваясь, видимо, спуститься вниз и руководить сожжением, и тут увидел меня.

На лице инквизитора застыло выражение недоумения и беспомощности, когда я, ни секунды не колеблясь, изо всех сил толкнул его в грудь, чтобы он, качнувшись назад, свалился с крыши вниз.

Этого, Стефан, никто не видел. Мы находились в самой высокой точке Монклева. Никакая иная крыша не достигала высоты крыши собора. Даже со стороны замка эта часть не была видна, а находившиеся внизу и подавно не могли видеть меня, поскольку, нанося удар, я был заслонен телом самого Лувье.

Даже если я и ошибаюсь насчет возможности увидеть меня, все равно меня никто не видел.

Я немедленно отошел от края крыши и, убедившись, что больше никто не подымался вслед за мной наверх, спустился по ступеням и покинул собор. Неподалеку от входа лежал сброшенный мною Лувье. Как и Дебора, инквизитор был мертв. Его череп был разбит, оттуда текла кровь. Глаза инквизитора были открыты, а на лице застыло то тупое и глупое выражение, которого почти никогда не увидишь на лицах живых людей.

Не берусь сказать, сколько продолжалась эта заваруха, но когда я достиг церковных дверей, она начинала стихать. Может, все длилось не более четверти часа — ровно столько, сколько это чудовище Лувье отмерил Деборе для смерти на костре.

Стоя в тени церковного входа, я видел, как площадь наконец опустела. Последние уцелевшие жители карабкались, перелезая через тела погибших, которые теперь запрудили боковые улицы. Я видел, что становится светлее. Буря проходила. Я молча стоял, глядя на тело моей Деборы, и видел, как теперь у нее изо рта льется кровь и ее белая одежда покрывается красными пятнами.

Прошло немало времени, прежде чем на площади появилось множество людей, осматривающих тела погибших и раненых, которые стонали и молили о помощи. Раненых подбирали и уносили. Хозяин постоялого двора вместе с сыном выбежали наружу и склонились над телом Лувье.

Хозяйский сын увидел меня, подошел и с громадным волнением сообщил, что приходский священник и мэр погибли. Вид у парня был дикий, словно он не мог поверить, что остался в живых и своими глазами видел случившееся.

— Я же говорил вам, что она была великой ведьмой, — прошептал он.

Стоя и глядя на тело Деборы, мы увидели, как на площади появились вооруженные стражники, поцарапанные и с очумелыми лицами. Ими командовал молодой церковник с кровоточащим лбом. Они со страхом подняли тело Деборы, постоянно озираясь вокруг, словно боялись, что буря разразится вновь. Но этого не случилось. Они понесли ее тело к костру. Когда они поднимались по лестнице, прислоненной к столбу, дрова и уголь начали рассыпаться и падать. Стражники осторожно положили тело Деборы и поспешно скрылись.

Когда молодой церковник, лоб которого все еще сочился кровью, зажег факелы, появились другие люди, и вскоре костер стал разгораться. Молодой церковник стоял совсем близко, наблюдая, как торят дрова, затем отступил назад и, закачавшись, упал в обморок либо замертво.

Надеюсь, что замертво.

Я снова двинулся к лестнице, ведущей наверх. Я поднялся на церковную крышу. Оттуда я глядел на тело моей Деборы, мертвое, неподвижное, неподвластное любой боли, и видел, как его поглощает пламя. Я смотрел на крыши домов, сделавшихся пятнистыми из-за сорванной черепицы. Я думал о душе Деборы: поднялась ли она уже на небеса?

Только когда тянущийся вверх дым сделался густым и тяжелым, полным запаха горящих дров, угля и смолы, лишив меня возможности дышать, я спустился вниз. Я вернулся на постоялый двор, где уцелевшие горожане пили и болтали какую-то чушь, вскакивая, чтобы поглазеть на костер, и затем испуганно пятясь от дверей. Я собрал сумку и отправился на поиски своей лошади. Она сгинула в недавней сумятице.

Однако я увидел другую, которую держал за поводья перепуганный мальчишка-конюх. Эта лошадь была оседлана. Мне удалось купить ее у мальчика, заплатив вдвое больше того, что она стоила, хотя, скорее всего, лошадь явно была не его. Оседлав ее, я покинул город.

Спустя много часов моей непрерывной, очень медленной езды через лес, страдая от сильной боли в плече и от еще большей душевной боли, я добрался до Сен-Реми и там заснул мертвым сном.