Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы

— Погоди минуту.

— Гаси свет, Майкл.

Он проснулся от телефонного звонка. Солнечный свет из окон достигал изголовья кровати. В первый момент он не мог понять, где он и что с ним. Еще секунду назад с ним разговаривала Роуан. Говорила, что очень хочет видеть его там, прежде чем они закроют крышку. Какую крышку? Ему вспомнилась безжизненная белая рука на фоне черного шелка.

Тогда Майкл сел в кровати и, увидев письменный стол, портфель, сваленные грудой папки, прошептал:

— Крышка гроба ее матери.

Он сонно уставился на звонящий телефон. Потом поднял трубку и услышал голос Эрона:

— Спускайся к завтраку, Майкл.

— Она уже вылетела, Эрон?

— Она только что выехала из больницы. Я ведь говорил тебе вчера вечером, что ей предстоит пересадка. Думаю, она доберется до гостиницы не раньше двух. Похороны назначены на три. Слушай, если ты не хочешь спускаться, мы пришлем завтрак к тебе в номер, но ты должен поесть.

— Да, лучше пришлите завтрак сюда, — сказал Майкл. — И еще одно, Эрон. Где состоятся похороны?

— Майкл, не вздумай удрать, после того как прочтешь материалы. Это было бы несправедливо по отношению ко всем.

— Я и не собирался так поступать, Эрон. Поверь. Просто мне нужно знать. Где пройдет церемония?

— Похоронное бюро «Лониган и сыновья». Мэгазин-стрит.

— Да мне ли не знать, где находится это бюро. — Бабушка, дедушка и отец — всех хоронили «Лониган и сыновья». — Не беспокойся, Эрон, я останусь здесь. Заходи, составишь компанию, если хочешь. Ладно, пора вставать.

Он быстро принял душ, переоделся в свежее, и когда вышел из ванной, то увидел, что завтрак уже его ждет: на подносе, покрытом кружевной салфеткой, стояло несколько тарелок под высокими блестящими серебряными колпаками. Засохшие бутерброды исчезли. Кровать была застелена. Около окна появились свежие цветы. Майкл улыбнулся и покачал головой. Он на секунду представил Петира ван Абеля в небольшой уютной комнате амстердамской Обители семнадцатого века. Неужели пришла и его, Майкла, очередь приобщиться к организации? Неужели ему расставляются ловушки, манящие надежностью, легальностью и безопасностью? И что Роуан скажет на все это? Ему столько еще придется объяснить Эрону насчет Роуан…

Задумчиво потягивая кофе, он открыл следующую папку и начал читать.

Роуан смогла наконец отправиться в аэропорт только в половине шестого утра; за рулем «Ягуара» сидел Слэттери, а она инстинктивно и обеспокоенно не сводила остекленевших красных глаз с дороги, чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что передала руль другому. Но Слэттери согласился присмотреть за «Ягуаром» в ее отсутствие, и поэтому она решила, что ему следует привыкнуть к новому авто. Кроме того, ей хотелось сейчас только одного — оказаться в Новом Орлеане. На остальное наплевать.

Ее последнее дежурство в больнице прошло почти так, как она планировала. Несколько часов ушло на то, чтобы совершить обход вместе со Слэттери, представить его пациентам, медсестрам, практикантам и стажерам, сделать все возможное, чтобы ее уход прошел как можно менее болезненно для всех. Далось ей это нелегко. Слэттери был ненадежным, и завистливым человеком. Он без конца высказывал недовольство себе под нос, высмеивая пациентов, медсестер и врачей, но так, чтобы слышала Роуан, словно она полностью разделяла его взгляды, тогда как ничего подобного не было. Он не мог относиться по-доброму к тем, кто, по его мнению, стоял на более низкой ступени. Но в нем засело столько амбиций, что он не мог быть плохим врачом. Профессионал из него получился дотошный и умный.

И хотя Роуан с неохотой оставляла на него свое дело, она радовалась, что он оказался рядом. В ней все больше крепла уверенность, что в эту больницу она больше не вернется. Роуан пыталась уговорить себя: нет, мол, никаких оснований так думать, — и все же никак не могла отделаться от этих мыслей. Внутренний голос подсказывал ей подготовить Слэттери к тому, что заменять ее предстоит неопределенно долгое время. Так она и поступила.

Затем, в одиннадцать вечера, когда настала пора ехать в аэропорт, один из ее больных — случай аневризмы — пожаловался на сильную головную боль и внезапную слепоту. Это могло означать только то, что у него снова началось кровотечение. Пришлось Роуан и Слэттери немедленно приступить к операции, которая была назначена по расписанию на следующий вторник, когда оперировать должен был Ларк.

Никогда еще Роуан не переступала порог операционной в таком встревоженном состоянии; даже когда ей помогали облачаться в стерильный халат, она волновалась по поводу отложенного рейса в Новый Орлеан, по поводу похорон, по поводу пересадки в Далласе, где была опасность застрять на несколько часов и приехать уже после того, как ее мать опустят в землю.

Затем, влетев в операционную, она подумала: «Я здесь в последний раз. Больше я сюда не вернусь, хотя откуда такая уверенность — не знаю».

Наконец в голове опустилась обычная завеса, отрезав ее от прошлого и будущего. Пять часов она простояла у операционного стола вместе со Слэттери, не позволяя ему взять всю тяжесть операции на себя, хотя знала, что он рвется в бой.

Она провела рядом с пациентом в реанимации еще сорок пять минут. Ей не хотелось оставлять его. Несколько раз она опускала руки ему на плечи и прибегала к своему излюбленному методу: представляла, что сейчас происходит внутри его мозга. Помогала ли она ему в эту минуту или просто успокаивала саму себя? У нее не было ответа на этот вопрос. Тем не менее она продолжала мысленно работать, растрачивая уйму энергии, буквально нашептывая больному, что он теперь должен пойти на поправку, что поврежденную артерию она залатала.

— Живите долго, мистер Бенджамин, — прошептала она.

Роуан закрыла глаза и увидела, как циркулирует по мозгу кровь. По ее телу пробежала легкая дрожь. Положив ладонь больному на руку, она поняла, что он поправится.

Слэттери уже стоял в дверях, выбритый и бодрый после душа, готовый отвезти ее в аэропорт.

— Поехали, Роуан, нужно убираться отсюда, пока еще что-нибудь не случилось!

Она ушла к себе в офис, приняла душ в маленькой персональной душевой, переоделась в льняной костюм, решила, что звонить «Лонигану и сыновьям» в Новый Орлеан еще слишком рано, даже с учетом разницы во времени, и вышла из здания университетской клиники, чувствуя комок в горле. Столько лет жизни, подумала она, и на глаза навернулись слезы. Но она не позволила им пролиться.

— Все в порядке? — спросил Слэттери, отъезжая с парковки.

— Да, — сказала она. — Просто устала. — Ей до чертиков надоело плакать. Она за всю жизнь столько не плакала, сколько за последние несколько дней.