Ирина Верехтина - Исчезнувшие

Гордей мог бы объявить остановку, на пять минут, чайно-туалетную, как шутили в группе. Но он не объявлял, а все шли как ни в чём не бывало, перебрасываясь шутками: «В следующий поход всем прийти в памперсах, чтобы не терять время на санитарные остановки» Смеялись все, кроме Гали. Хоть бы кто-нибудь спросил, почему она сегодня отстаёт, почему не смеётся вместе со всеми. Но никто не спрашивал.

– Вставай, выходим, свисток уже был – сказали Гале и ушли. И никто не заметил, что она осталась сидеть…

Сообразив, что осталась одна в лесу, Галя испуганно вскочила с бревна, на котором так хорошо сидеть, и тепло от солнышка. Ничего, она догонит, группа по дороге идёт, а дорога прямая… И она бы догнала, добежала, но как назло увидела опята, много, целое дерево. Какая удача!

Галя сбросила с плеч рюкзак, достала полиэтиленовую сумку, подумала, достала вторую и вложила одну в одну. Теперь не порвётся, донесёт. Мама обрадуется, с картошкой нажарит.

С мамой она вчера поссорилась по всем статьям и всерьёз пригрозила, что уйдёт из дома. Сколько можно терпеть?

– Да иди нах, кто мешает-то? Раз тебе мать терпеть приходится. Иди куда хочешь, живи с кем хочешь, там тебе рады будут, и терпеть никого не надо. – Мать пересыпала речь бесконечными «нах» и прочими наречиями и прилагательными из разряда устный русский. Так воспитали, что поделаешь. Отец дома никогда не матерился, а она…

Галя запоздало сообразила, что идти ей не к кому. К Наде Рыбальченко – смешно, будут с матерью у лифта встречаться каждый день… Машка Тартынская ей, конечно, обрадуется, но не обрадуется, если Галя у неё зависнет надолго. Да и родители Машкины не обрадуются.

Но – если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Галя изобразила решительность, собрала рюкзак (о походе матери знать не обязательно, пусть думает, что она на самом деле уходит из дома), утром поднялась чуть свет и оставила на столе записку: «Я ушла. Галя».

Зря она так с матерью. Ну, поругались, они всё время ругаются, по-другому не получается. За день с матери сойдёт, а вечером Галя приедет с грибами, и будут чистить до полночи, и с картошкой навернут… Надо ей с вокзала позвонить, чтобы картошки начистила.

Грибы она срывала наспех и кидала в пакет, и поминутно выбегала на дорогу посмотреть, далеко ли ушла группа. Далеко. Дорога прямая, куда они денутся? Ей что-то кричали, махали руками. Далеко. У Гали сильные ноги, догнать группу ей не составит труда, даже с тяжёлым пакетом. Она сильная, добежит. Пожалуй, можно не спешить и собрать все грибы. Вон ещё одно дерево, и как его никто не заметил?..

Когда она выбралась на дорогу, то никого не увидела. Значит, свернули, значит, впереди поворот. Или развилка, это хуже. Пакет с опятами бил по ногам, оттягивал руки, а бросить нельзя, жалко! Галя добежала до развилки и не раздумывая выбрала широкую тропу со следами чьих-то сапог. Кто у них в сапогах? Вроде все в ботинках и кроссовках… Гордеев! Это его следы. А на другой, узенькой тропиночке даже трава не примята, никто по ней, понятное дело, не шёл.

Галя помчалась по дороге, которая виляла как змея, туда-сюда, потому и не видно никого. Она уже устала бежать. «Тэо! Тэо!» – звала Галя. Туристы не кричат «ау», они кричат «тэ́о». Такой вот опознавательный сигнал для своих. Но никто не отозвался.

Впереди никого нет, группа свернула на боковую тропинку, сообразила Галя. А трава не примята потому, что место сырое, топкое, а трава не трава, а осока болотная. Они что, по болоту пошли?!

Галя развернулась и побежала обратно, тяжело дыша и не сбавляя скорости: она отстала, так можно потеряться, а компаса у неё нет. Она обязательно купит компас, когда выберется отсюда… Если выберется. Места здесь глухие, безлюдные, ближе к Синеозеру начнутся дачи, но до станции ещё далеко, Галя сейчас где-то посередине, между двумя железными дорогами, Казанской и Курской. Здесь не слышно ничьих голосов, воздух пахнет болотом, остролистая осока шуршит под ветром, которого вовсе нет, тогда отчего она шуршит?

Галя испытала суеверный ужас. Был бы компас! Но компаса у неё нет, есть только ноги, быстрые, сильные. Выведут куда не то, сказала бы мама, суздалянка, там все так говорят, и ничего смешного. Она больше никогда не станет смеяться над маминым говором, честное слово! И ссориться с ней никогда не будет.

Боковая тропинка, по которой где-то впереди двигалась группа, размокла от недавнего дождя, Галя два раза упала, измызгалась как чёртушка, сказала бы мама (скажет вечером) и перешла на шаг. Поплутав по сырому мрачному лесу, тропинка вывела к оврагу. Цепляясь за кусты, Галя резво скатилась вниз, вскарабкалась наверх и… где же тропинка? Их много, во все стороны разбегаются, и палки торчат… Вешки! Кто-то дорогу разметил!

Утопая по щиколотку в воде, она шла по каким-то кочкам, бежать уже не могла, и мешал пакет с грибами, которые она не могла выбросить, из-за них всё… Путь преградил бетонный забор с выломанной плитой. Галя заглянула в пролом и увидела широкую аллею и поднимающийся над деревьями дымок. Села на землю и заплакала. От радости.

Откуда-то донёсся глухой стук топора. Группа! Встали на привал! Галя вытерла слёзы, шмыгнула носом и юркнула в пролом.

Слово она сдержала и над мамиными словечками больше не смеялась.

Зинаида Антоновна Винник ругала себя последними словами. С дочерью она ругалась регулярно, но никогда такого не было, чтобы – из дома ушла. И не звонит, срань такая, и номер материн в чёрный список кинула, и домой не является. Зинаида Антоновна была уверена, что дочь скрывается у Нади, соседки по лестничной клетке. Но Надя позвонила сама, и расспрашивала о Гале, и потом звонила ещё раз.

Зинаида Антоновна с ней разговаривать не стала, послала куда следует. Музыкантша чёртова. Это она Гальку против матери настраивает, с пути сбивает, институт бросить уговаривает. Зинаида, скрепя сердце, позвонила бывшей свекрови, с которой Галя поддерживала связь (к ней и усвистела, и наплевать, что мать тут с ума сходит). Свекровь жила в Бронницах, от Москвы на электричке двадцать восемь остановок, и охота ей оттуда в академию свою ездить? Не высыпается, наверное, а свекрухе и горя нет, работницу бесплатную получила, сделай то, сделай сё. Свекровь Зинаида ненавидела, ненависть была взаимной, и разговора не получилось.

На вопрос: «Галька моя у тебя? А позвонить нельзя было? Я изволновалась вся» свекровь зло рассмеялась.

– Опять, значит, поцапались? А ты, значит, соскучилась. Поругаться не с кем. Она уж плачет от тебя, Галька твоя, а ты как была дурой, так и осталась.

Зинаида в сердцах бросила трубку. Значит, Галька у бабушки. Ну, пусть поживёт пока. Взрослая уже, двадцать лет, сколько можно сопли ей вытирать. И в том, что они поссорились, виновата не она, виновата Галька. Брошу, говорит, институт, репетитора найму и в консерваторию поступлю. Ты сначала заработай на репетитора, потом поступай. Репетитор недёшево стоит, да и что за профессия – песни петь? С одним талантом далеко-то не уедешь, где сядешь там и слезешь, там не пробиться, в музыке этой, а Галька не понимает. Голос у ней. А кто у тебя отнимает голос твой? Голос голосом, а институт окончить надо, чтобы как у всех, по-людски, менеджером…