Татьяна Ван - Театр тьмы [litres]

Время перевалило за полночь. Я ушла на кухню за чаем, а когда вернулась и села за стол, собираясь продолжить поиски, заметила странную вещь. У меня была привычка со школьных времен: я всегда закрывала браузер, когда отходила. Чтобы мама не узнала, чем я занимаюсь в свободное время и чем интересуюсь. Я не увлекалась аморальными вещами, но все равно оберегала свою частную жизнь, как могла. Порой мне не хотелось, чтобы родители видели книги, которые я читаю, или фильмы и сериалы, которые смотрю. Эта привычка закрывать вкладки никуда не делась. Я вышла на кухню, свернув браузер. Но, когда пришла, браузер был открыт на странице, которую я видела впервые.

«Так, стоп, я что, открыла вкладку и забыла об этом?» – Легкая паника пробралась мне под футболку и пощекотала спину.

Открывшаяся статья была о британских вузах. Написал ее американский журналист в 2018 году для абитуриентов, мечтающих о заграничной студенческой жизни. Сначала я не поняла, при чем тут Эмили, но решила пробежаться взглядом по тексту.

Я уже готовилась разочарованно вздохнуть, но произошла другая шокирующая вещь. Стая мурашек пробежала по моему телу, а язык прилип к нёбу, не в силах больше произнести ни слова. С фотографии под названием университета, где я училась, на меня смотрела девушка, полная огня, задора и целеустремленности. Но на снимке она была не одна, и не ей был посвящен очерк. Рядом с яркой девушкой стоял мой университетский профессор. Теодор Томпсон. Человек, который поставил мне низкий балл за статью про равноправие полов, похвалил выскочку Кэтти Белл и отправил меня на практику в желтую газетенку, уже в детстве казался напыщенным и чопорным. В отличие от девушки, мальчик глазел в фотоаппарат отстраненно. Но я не узнала бы его, если бы не подпись.

«В этом вузе преподает профессор филологии Теодор Томпсон – младший брат убитой в 1964 году журналистки «Дейли мейл» Эмили Томпсон. На снимке они вместе за несколько месяцев до страшной трагедии».

Я до сих пор не знаю, какие цели преследовал американский сайт, упомянув в подборке вузов Эмили. Но новость, что английский язык мне преподавал брат погибшей журналистки, вывела из равновесия и заставила усомниться в адекватности мира.

Поднявшись со стула, я подошла к окну и выглянула на улицу. Но увидела лишь собственное отражение в темном стекле: удивленное и обескураженное лицо, с синяками под глазами и страхом, плескавшимся внутри. Я не могла вспомнить, как набрела на эту статью. Я точно ее не открывала. Подборка вузов будто сама меня нашла или кто-то, кто очень хотел затянуть меня в эту историю, помог. Это казалось безумием, но…

И тут я вспомнила о татуировках. Вспомнила, как сильно метки на шеях отличаются от изображений на фото. Я отошла от окна и полезла в ящик стола, куда убрала флаер театра «GRIM». Хотелось посмотреть, правда ли на нем есть элементы оптической иллюзии. Иначе как можно было объяснить, что они двигались?

Я вытряхнула из ящика все бумаги и вещи: старые чеки, листочки с заметками, купоны на кофе, карандаши, старый кошелек, обложку от студенческого пропуска (хотя самого пропуска у меня давно не было). Но флаер не нашла. Он будто растворился: прошел сквозь стенки ящика и исчез. Хотя я к нему не прикасалась с того самого дня в парке.

– Во что ты ввязалась? – шепотом спросила я себя, не в силах оторвать взгляд от пустого ящика, на дне которого оседала пыль.

Флаер, заляпанный грязью, пропал.

Ноутбук тихо шумел на столе, на полке тикали часы, а я сидела на диване, не понимая, что делать дальше: оставить театр в покое или встретиться с художественным руководителем «GRIM» и сыграть с ним в русскую рулетку.

Мне все равно бы пришлось еще раз встретиться с Томом. Его ежедневник лежал у меня в сумке, и его требовалось отдать, а значит – обратного пути у меня не было. Оставалось идти вперед, притворяясь, что мне совсем не страшно.

Я снова подошла к окну и увидела на противоположной улице джентльмена в черном пальто. Он был таким, каким его описал Джон Райли: в цилиндре и с тростью. Вокруг него кружила туманная дымка, а желтые вороньи глаза с любопытством рассматривали мое напуганное лицо. Джентльмен не шевелился. Я задержала дыхание, боясь пошевелиться. Тело окаменело, налилось свинцом. Казалось, сделай я шаг назад, и незнакомец, как пес, набросится на меня. И ему ничто не помешает: ни высота, ни наглухо закрытое окно.

Вдали послышался шум мотора – по дороге ехала машина. Когда она приблизилась к моему дому, джентльмен исчез. Трясущимися руками я задернула шторы и попятилась назад. Сомнений не оставалось. За мной следили. И делал это серийный убийца. К мистике я продолжала относиться скептически, считая, что все в этом мире можно логически объяснить. Пропал флаер? Сама выбросила и забыла об этом.

Вскоре я легла спать, а когда проснулась на следующий день, была уверена, что джентльмен всего лишь мне приснился. Но сейчас я уверена, именно в ту ночь я начала совершать первые ошибки. Ошибки, которые ставили на кон мою жизнь.

Прошла неделя, а ежедневник Тома все еще лежал в моей сумке тяжелым грузом. И дело было не в его весе, а в человеке, которому принадлежала эта стопка сцепленных листов. Я боялась написать Тому и встретиться с ним. Казалось, сделай я это, и случится непоправимое. Факт, что я скучала по нему, наводил меня на самые страшные мысли.

Том начинал нравиться мне. И очень сильно. С каждым новым днем незнакомые чувства сильнее сжимали мое сердце, не давая ему перегонять кровь по венам. Мои руки и ноги мерзли, когда я вспоминала парня, у которого брала интервью. Хотя, казалось, все должно быть наоборот. Разве при влюбленности не горит все тело?

Мысли о нем отяжеляли каждую клеточку моего организма, доводили до ночных истерик и спазмов. Мой интерес к Тому рос в геометрической прогрессии. И я ничего не могла с этим поделать. Сердце оказалось сильнее разума. А все потому, что Том с первых минут знакомства стал относиться ко мне по-особенному. Джеймс никогда не слушал, что я говорила; не поддерживал, спрашивал о душевном состоянии не ради ответа, а ради самого вопроса. Спросил и хорошо, можно обсуждать компьютерные игры дальше.

А Харт… Ни во время телефонного интервью, ни в переписках, ни при личной встрече Том не ставил себя и свои интересы выше моих. Он интересовался моими делами, слушал, что я говорила, и улыбался. Постоянно улыбался. Искренне . И я не верила, что такой человек – пусть даже косвенно – мог иметь отношение к страшным преступлениям.

Не понимая, что со мной происходит, я полностью отдала себя работе в кофейне. Я пыталась угодить мистеру Дартлу. Босс перестал вести себя как тиран и выбрал другую тактику – он интересовался запасами кофейных зерен, спрашивал, не нужна ли нам с моей сменщицей Анной помощь (хотя клиентов было не так много, и мы справлялись), улыбался и хвалил напитки, которые мы готовили. Я с радостью бежала в кофейню и с тоской на сердце выходила из нее. Только за стойкой бариста я не думала об убийствах и о Томе Харте.