Татьяна Ван - Театр тьмы [litres]

– Я виноват в ее смерти… я отговаривал Марину, говорил ей не ходить к нему, а она пошла. Это я… это все я…

Сара, – вдруг назвал меня по имени старый актер, – вы же поверите, если я расскажу вам, как все было? Мне никто не верит… никто… они думают, что я больной, но это не так. Это не так, Сара!

Когда Эндрю говорил, что он не больной , складывалось другое впечатление – передо мной сидел психически нездоровый человек. Но внутренний голос подсказывал: он не всегда был таким. Точнее, стал больным в этих стенах. Джон Райли не врал, когда говорил, что до больницы актер был вменяемым, простым парнем, который по неосторожности влюбился в русскую девушку во время театральных гастролей.

В тот день я мало что узнала от Эндрю. С ним было сложно разговаривать. Он то говорил серьезно, то кричал, то начинал бредить или впадать в истерику. Не знаю, как я вытерпела все это, но, выйдя с территории психиатрической больницы, я долго не могла избавиться от атмосферы, которая обитала в стенах этого мертвого места.

Но я получила полезную информацию. Во время разговора с Эндрю она представлялась абсурдом, однако позже, через пару недель, стала фонарем в темном лабиринте чужих душ.

– 1963 год, – стальным голосом сказал мужчина, глядя на меня, как на человека, которому предстоит решить судьбу нации. – Великое ограбление поезда. Он был среди них. Он украл деньги и поплатился за это. Все началось тогда – в 1963 году, в графстве Букингемшир. Там все началось. Там.

– Вы ведь говорите о художественном руководителе? Может, назовете его имя? Хотя бы то, которое помните? Сейчас он называет себя Редом, но это просто прозвище, так? – осторожно спросила я.

– Да, зовут его не Ред.

Слова Эндрю давали только обрывки информации. Я никак не могла сложить все в единую картину, как и во время разговора с Джоном. Только куски. Всего лишь куски…

Эндрю молчал. Он смотрел на меня, не моргая, как замороженное существо. Как айсберг посреди океана.

– Хорошо, – я вздохнула. – Но почему он убивает журналистов? Какой в этом смысл?

– Ненависть, месть. Он мстит вам. Мстит за ложь, которую вы сеете по миру.

– Он – живой человек? Такой, как вы и я? – Вопрос, повисший в воздухе, как мертвая муха, упал на стол и разломил его на куски. Эндрю ухмыльнулся, а в его глазах я увидела безумие.

– Может ли живой человек не меняться с годами? Не стареть?

Я не успела ничего сказать, как железная дверь с грохотом открылась и в проеме появился санитар.

– Все, прием окончен, пора на лечение, – сказал он и прошел в комнату за Эндрю.

Кевин взял старого актера под локоть, и они медленно пошли в сторону выхода. Но вдруг Эндрю что-то сказал молодому мужчине, и они остановились.

– Ты уже говорила с актером? С каким-нибудь актером из театра ? – спросил Эндрю, повернувшись ко мне.

Я ответила утвердительно.

– Он понравился тебе?

Я молчала, не в силах ни кивнуть, ни отрицательно помотать головой. Странно, но до вопроса Эндрю я ни разу не спрашивала себя, понравился мне Том или нет. Это казалось невозможным – я уже встречалась с парнем. Но в тот день, сидя в психиатрической больнице, не смогла ответить старому актеру отрицательно. Не повернулся язык сказать «нет».

– Будь осторожнее с этим чувством, – продолжил Эндрю, не обращая внимания на мое молчание. – И не дай ему полюбить тебя в ответ. Актерам запрещено влюбляться в журналисток, иначе они все закончат так же, как я. Волкам не положено любить зайцев, а львам – косуль. Это противоречит законам природы… И скоро случится шестое убийство. Только вопрос: кто из вас двоих?..

– Двоих?

– Ну, заходила ведь тут одна, несколько дней назад. Она тоже хорошо подходит на роль жертвы. Но у тебя преимущество – ты уже знаешь одного из актеров, поэтому лидируешь, Сара. Львенок принесет добычу вожаку, вот увидишь…

Эндрю ухмыльнулся, а после перевел взгляд на санитара.

– Пошли, док, – сказал Эндрю мужчине, и они медленно побрели прочь из комнаты.

«Странно. Такое ощущение, что этот санитар ему помогает», – подумала я, игнорируя дрожь во всем теле.

Никогда не забуду день, когда я сказала родителям, что прошла вступительные испытания и еду в лондонский университет учиться на журналиста. В этот момент они сидели перед телевизором в гостиной и смотрели политические дебаты, ярко раскрашенные ложью и подхалимством. Маме было неинтересно, что происходило на экране, поэтому она только делала вид, что смотрит телевизор. А вот отец тонул в действе, которое больше напоминало сборище обезьян, чем человеческое собрание. Отец не сразу расслышал, что я сказала. Пробубнил «угу». Ему никогда не было интересно, о чем я говорю. Так, пустой звук, пшик. Но мама выпрямила спину и вопросительно посмотрела на мое бледное от волнения и счастья лицо.

Родители явно полагали, что журналистика останется моей детской мечтой. Но я собиралась воплотить ее в жизнь, а это их не устраивало. Особенно отца.

– Милый, ты слышал, что она сказала? – спросила мама у отца, не отрывая от меня пристального взгляда. Сколько всего было в ее глазах – мольба, страх перед мужем, который тиранил родную дочь. Уверена, мое первое слово было «банк», а не «мама» и «папа», как в других семьях. Отец хотел, чтобы я стала большим человеком в финансовой сфере.

В тот вечер состоялась самая кровопролитная битва из всех. Я кричала, что стану самым известным журналистом Англии, а отец смеялся, аргументируя это тем, что силенок моих хватит только на выпуск халтурных новостей.

– Подумай, Сара, ты никогда не станешь большим человеком, если пойдешь писать лживые новости!

– Я буду писать правду. Как и Вероника Герин [20]. Я стану такой же, как и она!

– Хочешь, чтобы тебя убили? – серьезно спросил отец. – Правда – та правда, о которой ты сейчас говоришь, – никому не нужна! Когда дело касается влиятельных людей, точно кто-нибудь получит пулю в лоб, если полезет ворошить их дерьмо! Ты думаешь, что воры – ангелы? Что они и пальцем никого не тронут? А наркоторговцы? Нет! И они убивают всех, кто мешает им зарабатывать деньги! Журналистикой она хочет заниматься… А ты сначала почитай биографии этих самых журналистов, своих кумиров. Одни из них сидят в тюрьме, другие – гниют в могиле. Поэтому максимум, что ты можешь получить в этой профессии, – новости о бабушках, которые получили в текущем месяце прибавку к пенсии. И все! Конец! Финита ля комедия.

Все закончилось большой ссорой. Ссорой, которая до сих пор не разрешилась примирением. Отец так и не простил меня за выбор профессии. А мама, как невинный мотылек, металась от отца ко мне, не зная, какую сторону ей следует выбрать. Ее пугали слова мужа, но она не вынесла бы, останься я в Бирмингеме. Думаю, мама знала, что я пропаду без работы мечты. Во время учебы в университете я списывалась с ней раз в месяц, но после выпуска – еще реже. Я с грустью замечала, что говорить с родителями мне не о чем.