Татьяна Ван - Театр тьмы [litres]

– Возможно, – сказал Чарльз. – Но сейчас меня это уже мало волнует. Никто не понял, что актер, возвращавшийся с гастролей из Рединга, держал под сиденьем огромную кучу денег.

– Ваш сын узнал об ограблении до или после случившегося?

– После. Я приехал домой в пятом часу. Думал, тихо пройду к себе в кабинет и спрячу деньги в сейфе, рассую по шкафам, тумбочкам. Но у меня не получилось этого сделать. Кристофер до сих пор не спал! Он слышал, как я покинул дом и как вернулся. Сначала он не придал этому значения (ему было все равно), но позже, когда изо всех щелей посыпались новости о ночном ограблении, он спросил в упор – был ли я среди преступников, которые не побоялись украсть королевские деньги.

– И вы ответили…

– Я никогда не врал сыну, – серьезно ответил Чарльз. – После ограбления я рассказал ему правду. Тем более я знал – он поймет меня. Кристофер никогда не шел против отца. Несмотря ни на что, всегда был рядом. До последнего дня, до последнего вздоха.

Когда Бейл-старший произносил последние слова, я ожидала, что его лицо исказится в гримасе отчаяния. Но ничего этого я не заметила. Холод, неприступность, безразличие. Чарльз говорил так, будто ничего не испытывал к сыну – ни отцовской любви, ни уважения, ни преданности. Он лишь воспроизводил эмоции по памяти, а это не то же самое, что жить с ними, чувствовать их.

– Он осуждал вас?

– Конечно. Как любой отрок, он пытался научить меня жизни. Прочитал нотации, сказал, что нам нужно все вернуть – анонимно подбросить деньги к двери полиции. Но я запретил ему делать это по одной простой причине – у полиции не было моих отпечатков пальцев, меня ни разу не задерживали, я никогда не привлекался ни к уголовным преступлениям, ни к административным нарушениям. На ферме, где жили остальные бандиты во главе с Брюсом Рейнолдсом, также не было моих отпечатков пальцев. В картотеке преступников меня не существовало. Полиция и инспекторат могли выйти на меня только в двух случаях – если бы я начал бездумно тратить деньги и если бы подкинул им мешки.

– Но через пару месяцев после ограбления вы устроили премьеру в своем театре.

– Рискнул. И попался. Но не в лапы полиции, а в хищные зубы журналистки. Какая глупость! Она обвела меня вокруг пальца и лишила того, что я любил больше всего на свете – театра и сына.

– Вы говорите про сына так, будто любили его без памяти. Но тогда почему не давали ему ведущих ролей? Почему он играл «на отшибе»?

– Да, я любил и уважал Кристофера как человека, но актер из него был никудышный. Не дано ему было покорять зрителей.

– А как же наставничество? Неужели вы ему не помогали?

– Когда у человека нет таланта к актерству, когда он не может воспроизвести без наигранности даже самые банальные вещи, о каком наставничестве может идти речь? Я учил его актерскому мастерству с пеленок, но он не актер и никогда им не был. Нельзя научить собаку мяукать, а кошку – лаять. И спасибо ему за то, что он понимал это и никогда на меня не обижался. Наоборот – благодарил, что я предоставил ему место в театре, пока он пытался понять, чем будет заниматься в жизни. Хотя знаешь, что самое удивительное? У Кристофера были задатки режиссера. Он не мог сыграть, но зато видел, как лучше поставить спектакль, чтобы он возбудил засыпающего зрителя. Я часто прибегал к его помощи. Сын помогал советами.

– Это вы попросили Кристофера сдаться полиции и взять на себя ваши грехи? Ведь если театр потеряет актера на побегушках, ничего не рухнет. Но если уйдет руководитель – все в одночасье пойдет по наклонной. Вы специально подстроили его признание?

Чарльз посмотрел на часы, которые висели над входной дверью, как напоминание о времени, которое бесследно растворялось. Я сделала то же самое. Шесть двадцать восемь. Наверное, актеры «GRIM» уже начали одеваться к премьере. Наверное, зрители уже подъезжали к площади Пикадилли. Наверное, Джейн уже писала тревожные сообщения, которые я не читала – звуки в кабинете художественного руководителя театра растворялись. Связь не ловила.

Лондон, 1964 год

Было начало марта, когда Кристофер, переполненный счастьем, сообщил Чарльзу, что теперь у него есть девушка по имени Эмили. Летнее ограбление того года уже не заботило ни отца, ни сына. Суд над участниками ограбления был в самом разгаре, но директору театра не приходило никаких повесток. Преступники ничего не знали о Чарльзе, поэтому не могли его сдать. А это сильно успокаивало мужчину.

Бейлы жили спокойно и экономно. После нашумевшего в узких кругах ноябрьского спектакля Чарльз не ставил новых премьер, а зарплату актеров сильно урезал, чтобы и у тех не возникло вопросов, откуда у банкрота столько денег. Они готовы были работать за гроши, лишь бы в своем Доме. Никто из труппы даже подумать не мог, что их руководитель причастен к вопиющему преступлению 1963 года. Актеры демонстрировали полное доверие к тому, кто принимал их такими, какими они были – бедными, но слишком талантливыми.

Поэтому когда к Чарльзу пришел его сын с радостной новостью, он даже не напрягся; он даже мысли не допустил о том, что новая девушка Кристофера может быть журналистом-расследователем.

– Пап, мы знакомы несколько месяцев, – сказал Кристофер, немного робея. Он сидел у рабочего стола отца в его кабинете и мечтательно улыбался, вспоминая лицо девушки, которую час назад сжимал в объятиях. В этот момент он напоминал влюбленного тринадцатилетнего мальчишку. Официантка из рабочей семьи с большими целями на жизнь покорила молодое сердце и душу. – Прости, что не рассказал о ней раньше. Боялся, что ничего не сложится и я только зря буду болтать о ней.

– То есть сейчас тебе кажется, что у вас все будет серьезно? С планами на будущее, свадьбой и детьми? – не отвлекаясь от корреспонденции, спросил Чарльз.

– Не уверен, – вздохнул Кристофер, но его лицо при этом все равно светилось счастьем и одухотворенностью. Молодой человек источал радость всем видом. Даже его несимпатичное лицо казалось небесно-прекрасным, когда он думал об Эмили.

– А где вы познакомились? – Чарльз открыл очередное письмо от поклонников.

– Столкнулись у театра в конце ноября того года, – начал вспоминать Кристофер. – У нас как раз закончился спектакль. Эмили была одной из его зрительниц. Так странно… из всех актеров она выделила меня, хотя за всю постановку я появился на сцене от силы пять раз. Удивительно, правда? Может, это судьба?

– Кто знает, – сказал Чарльз, бегло читая письмо. Пусть внешне мужчина оставался неприступным, внутри он был несказанно рад за сына. Чарльз сразу вспомнил свою жизнь. Ведь он познакомился с матерью Кристофера точно так же – у стен театра после спектакля.