Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

— Встретил сегодня ветерана феминистического движения, — кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. — Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.

— Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, — кратко отозвалась Ленка. — У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.

Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, — разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, — однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд — словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.

И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать — не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? «Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?» Я вас умоляю…

Поэтому Игорь просто стоял и смотрел, как заливается злыми слезами на полу жена. Она хотела ещё что-то сказать, но доносилось только нечленораздельное бульканье. Сын как будто оставил большую часть себя в кровати. Он не двигался, ничего не говорил. Нижняя губа не дрожала. Он как будто шёл в туалет отлить, ещё не проснувшись и даже не осознав, что куда-то идёт, когда невидимый оператор нажал на пульте дистанционного управления кнопку «пауза».

Так, познав на мгновение что такое «неловкое молчание», Игорь расстался с этим чувством, свернув его в клубок и сунув в карман.

— Иди-ка спать, пацан, — решительно сказал он.

Кирилл повернулся и исчез. Ленка вздрогнула, готовый сорваться с её языка валун рассыпался каменной пылью. Игорю оставалось надеяться, что он не представлял собой ничего важного, что жена хотела до него донести.

Сейчас, по прошествии десяти более или менее спокойных лет и одного мучительного часа, мужчина мог себе во всём признаться. Признание крутилось в голове, будто ждало чёрного дня, когда его, Игоря, выселят из собственной кровати. Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, смотрел в потолок и говорил себе: «я люблю её. Я люблю её».

Я люблю её, но не люблю его.

— Мы были молоды, и мы ошибались, — сказал он жене как-то раз. — Так бывает. Это просто ошибка. Его не должно было быть, мы должны были жить в своё удовольствие, ходить, знаешь, по вечеринкам. Съездить за границу. Пореже, в конце концов, видеть твоих родителей.

Кирюха стал их персональным железным занавесом.

— Не нужно банальностей, Игорёк, — отвечала Лена. — Если ты их так любишь, вот тебе задачка: мы могли бы вообще не сойтись.

Игорь поморгал.

— Как это не сойтись? Я тебя люблю, мышонок. И тогда уже любил. Чёрт, да я был влюблён по самые шары! Знаешь, что такое влюблённость для мужчины? Это когда я чувствовал вибрацию твоего мотора. Понимаешь, на расстоянии чувствовал, как ходят твои поршни. Я наслаждался этим, и… конечно же, мечтал рассмотреть их поближе.

— О, да ты поэт, — невесело усмехнулась она. — Но, так или иначе, Игорь, всё могло бы быть по-другому. О господи, помнишь, когда он сам решил поменять лампочку? Скажешь, что тот случай нас не слепил, как три куска пластилина, не скатал в одно? Пусть ненадолго… Мы с тобой даже матерились тогда одинаково.

Конечно, Кирюха видел, как меняет лампочки отец. И уже в пять с небольшим он хотел быть полезен. «Я помьняю», — сказал он, когда в его комнате погасла лампочка. Сказал, хотя никого из взрослых рядом не было. Мама готовила обед на кухне, папа занимался чем-то жутко интересным в туалете.

Кирюха проявил недюжинную самостоятельность, раздобыв в кладовой новую лампочку, построив шаткую конструкцию из двух стульев и табурета, по которой мог вскарабкаться на необходимую высоту. Надел свой плащ бэтмэна, чтобы потом безопасно спланировать на землю. Когда Лена и Игорь, одновременно заинтересовавшиеся тишиной в зале, появились на пороге, Кирюха как раз выкрутил старую лампочку, засунув перед этим в рот новую — чтобы не мешалась, — и каким-то образом умудрился выбить из-под собственных ног табурет. Этот табурет обрушил шаткий икеевский замок как раз в тот момент, когда родители появились в дверях, а Кирилл… Кирилл повис на люстре, зацепившись за вензеля и розочки и болтался там, демонстрируя всем желающим свои босые ступни, неспособный даже кричать, а только мычать, потому как лампа благополучно застряла во рту.

Сказать, что они тогда схватились друг за друга, чтобы не упасть, значит — не сказать ничего.

Это был хороший шанс, чтобы влюбиться в ребёнка, но Игорь только больше влюбился в его мать. Ух, какая она была, когда они спасли сына и, давясь от смеха и захлёбываясь слезами, повезли его в травмпункт, чтобы вытащить лампочку: раскрасневшаяся, с бьющейся на шее жилкой, с горящими глазами и алой царапиной на прокушенной нижней губе!

Лена, легонько взяв его за грудки рубашки, продолжала:

— А наш танцевальный вечер, помнишь? Как мы, уложив дитятко спать, захотели танцевать сальсу, но как тихо ни делали музыку, он всё равно просыпался и кричал… и снова, и снова, и, в конце концов, мы танцевали под тишину… танцевали до трёх ночи — помнишь? О, тишина казалась нам самой заводной на свете музыкой! Если бы не Кирилл, ничего этого бы не было.

Он понимал. Умом — понимал.

Игорь открыл глаза и услышал, как его зовёт Лена. Короткий глухой сон, похожий на горлышко бутылки, сделал ему ручкой. Что-то с мерзким жестяным звуком скребло на душе — ах да, это вы, воспоминания о том, что случилось полтора часа назад.

Кирилл сидел на краешке постели и смотрел в пустоту. Возле кровати горела лампа — должно быть, её зажгла жена. Она сидела рядом с сыном и гладила его по волосам, прижимая голову к своей груди. Казалось, где-то в шее мальчика есть тугая пружина, которая пытается вернуть его в вертикальное положение. Рот приоткрыт, там прячется напуганный ссорой ночной сумрак. Глаза распахнуты; на появление отца мальчик никак не отреагировал.

— Я отправил его спать.

— Я слышала, — холодно ответила жена.

— С тобой… всё нормально? — прочистив горло, спросил Игорь.

— Всё хорошо, — ответила она коротко. И прибавила, скучно, словно по привычке добавив в голос капельку яда: — Ты немного промахнулся. Мне почти не больно.

— Прости, я не хотел.

Игорь чувствовал, как колотится собственное сердце. Хотелось приложить руку к груди, пощупать, но он не стал делать этого при Ленке. Ещё сильнее хотелось погреть ладонь на животе жены, убедиться, что вспышка неосмотрительного гнева не повредила глубинные жизненные токи, но этого Лена бы тоже сейчас не оценила.