Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

Также Ленка думала о той женщине, о завершающей встрече в веренице пугающих встреч за прошлый день. В том, как свалилась она, истекая кровью изо рта и носа, можно было усмотреть какой-то скрытый смысл, божественное провиденье, даже, быть может, глубокий урок, но Ленке, которая внезапно пришла в гармонию с собой, не хотелось разрушать её поиском глубоких смыслов. Та женщина говорила о каком-то священнике. На религию Лене было глубоко плевать, но, быть может, этот священник мог бы направить её в нужную сторону? Есть ещё один вариант — посетить пару близлежащих клиник и посмотреть, есть достаточно большие шансы, что они всё ещё функционируют. А если нет, то, по крайней мере, там могут подсказать.

В тот самый миг, когда Ленке казалось, что она держит себя под контролем, что-то дало трещину. Ей захотелось сесть на холодный пол, обхватить голову руками и зарыдать, да так, чтобы весь пол превратился в чёртов каток. Могла бы она подумать хотя бы несколько дней назад… могла бы она даже вообразить эту холодную, страшную уверенность, казалось, способную вместить в себя всю пустоту космоса… Не в космос должны нырять исследователи, и не в Мариинскую впадину: настоящие бездны прячутся в людских душах.

Дрожащими руками Лена собрала волосы в хвост. Взглянула в зеркало, похожее на кофе в остывшей кружке. Мешки под глазами, казалось, оттягивали кожу к подбородку. Несколько раз глубоко вздохнула. Сейчас не время колебаться. Она подумает обо всём позже… после того, как всё свершится.

Игорь заворочался в своей ледяной пещере, и Лена, натянув ещё один свитер, а следом пальто, выскользнула из квартиры, тихонько прикрыв дверь. Ключи, повинуясь какому-то порыву, она не взяла. Нужно приготовиться к тому, что после всего ей некуда будет возвращаться.

Лена вышла из подъезда. Было около семи утра. Закутавшись в платок, она побежала, стараясь поменьше глазеть по сторонам. Иные дома превратили в настоящие укрепления: первые этажи щетинились досками и частями разобранной мебели; меж щелей глядели часовые. От кого они собрались обороняться? От детей? Или это просто банда мародёров, которые награбили ценностей и, не в силах утащить всё и сразу, решили сделать перевалочный пункт? Вероятнее всего, то просто местные жители, стихийно сплотившись этажами и подъездами, решили прописаться в квартирах как можно дольше, цепляясь за свои стремительно обесценивающиеся сокровища.

Встречались и дети. Они пробирались пустынными дворами и заброшенными шоссе, как будто хотели как можно больше помозолить взрослым глаза. Как будто орали молча: «Вот он я, мама, папа, хожу-брожу где хочу, не делаю ваши проклятые уроки и не играю под окнами… я наконец свободен!» Никто не знал, чего от них ждать, и никто не видел, чтобы они делали что-то осмысленное. Один раз Ленка слышала как кого-то забивали не то камнями, не то палками, не то чем-то ещё: слышались глухие удары и разъярённые вопли нападающих, молчание жертвы же казалось ватным и почти осязаемым.

Больница Калинина встретила её угрюмо закрытыми воротами и толпой бедняг, страдающих тем или иным недугом или абсолютно здоровых на вид, зато с глазами больного скота, бешеных лис, которые готовы вцепиться в горло любому, кто не похож на них.

— Мне нужно попасть внутрь, — сказала Ленка.

Казалось, будто она оказалась между двумя стенами: видимой и невидимой, стеной молчания и стеной отчуждения… они грозили зажать её между собой.

— Всем нужно. Они принимали, дочка, — сказала какая-то старуха, у которой, казалось, у единственной не вызвал отчуждения тот факт, что рядом с ней находится беременная женщина. Для всех же остальных Лена стала машиной из плоти и крови, управляемой изнутри инопланетянином. Но, скорее всего, она просто не вполне понимала, что случилось. — Но теперь вот закрылися. А у меня ведь назначено!

И она затрясла в воздухе бумажкой, как будто победным лотерейным билетом.

— Что, зашевелился твой гадёныш? — довольно агрессивно спросил кто-то. Но Ленка уже брела прочь, сжимая зубы и как мантру повторяя: «Не время для слёз… не время для слёз…»

Когда становилось плохо, она вызывала у себя, словно рвоту, воспоминание: лица мёртвых детей на снегу. Не то, чтобы от этого становилось легче — просто каждый такой момент ударял по лежащему на наковальне намерению молотом решимости.

«Для чего бы это ни было задумано, меня это не будет касаться» — твердила она.

Про Кирилла Ленка старалась не думать. Она полагала, что окончательно простилась с ним, когда увидела те трупы, но в то же время всю ночь продержала себя в состоянии бодрствования, в клещах этой жестокой медитации, боясь увидеть во сне сына таким, каким он был до всего этого кошмара. Этот лёд, раз встав, не должен теперь потрескаться.

Провода гудели в унисон её мыслям.

На полдороге к другой клинике Лену остановила группа людей. Эти были не похожи на бешеных лис. Куда больше — на стаю волков из чащи каменного леса.

— Послушайте, сударыня, — обратился к ней мужчина в мятой шляпе, чем-то похожий на отправившегося прогуляться по жизненному дну, да так и не вернувшегося профессора. У него были очки в новой блестящей женской оправе, резко контрастирующие со всем остальным обликом, а так же разбитые губы, из-за которых он говорил немного невнятно, и блеклый взгляд человека, который задумал превратиться в какую-нибудь зверюгу, но так и не смог на это решиться. Ленка чуть не засмеялась, почувствовав себя Красной Шапочкой из сказки. — Знаете ли вы что-нибудь занятное о своём будущем ребёнке? К примеру, как его будут звать или через сколько дней после рождения они придут, чтобы его забрать?

Между тем, люди подходили всё ближе и ближе. Они не делали попыток окружить одинокую жертву, просто стояли, засунув руки в карманы. Человек пятнадцать, самых разных возрастов и социального статуса. Но в основном — таких было семь-восемь — бритоголовые ребята из тех, которых видишь в охране в супермаркете, а в выходные дни по телевизору на стадионе, когда играют Крылья Советов. Все они курили, как будто только что ограбили табачный магазин. Если бы здесь был Игорь, он бы заметил: за два дня, что прошли с момента его встречи с этой компанией, они прибавили в организованности и стали, наверное, более сдержанными; по крайней мере, никто больше не держал оружия на виду и ни от кого не разило алкоголем. Ещё он заметил бы отсутствие самого шумного члена банды, плохого полицейского в образе костлявой тётки, но, наверное, от неё предпочли избавиться. Были другие женщины, лица их настолько огрубели и сливались с толпой, что плоть казалась не плотью, а складками пыльной ткани.

— Я ищу врача.

«Профессор» лисом увивался вокруг.