Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

Из ванной вышла миниатюрная женщина. Даже не посмотрев на гостью, она прошла и со звуком разбившегося стекла сгрузила на поднос ворох каких-то хитрых ножниц. Зачем хирургу столько ножниц Лена не представляла, да и не хотела об этом думать.

Набрав полную грудь воздуха, Лена сказала:

— Я не собираюсь передумывать. Я уже всё… всё решила.

Стало легче. Даже взгляд здоровяка вроде бы стал дружелюбнее.

— Пройди и сядь. Срок большой, нам с тобой придётся повозиться.

— Вы будете меня… резать?

— Конечно, нет. Сейчас так никто не делает. У меня нет вакуумного насоса, но есть каретка. Расскажи-ка мне о своих хронических болячках… и вообще, рассказывай, чем ты болела за последний год.

Слушал он вполуха, занимаясь своими делами, а потом вдруг оборвал:

— Достаточно. Раздевайся снизу полностью; мы тебя раздевать не будем. Устраивайся поудобнее на спину и постарайся успокоиться. Быстрее заснёшь — быстрее проснёшься. У нас тут, понимаешь ли, конвейер. Все те люди, — он указал на дверь, — ждут, пока ты освободишь для них место.

— Но где же все врачи…

— Может, где-то и есть. Я пока ни одного не видел. Кроме себя, конечно.

Пальто Лена повесила на спинку кровати. Стягивая джинсы, она не удержалась от нового вопроса:

— Почему же вы тогда всё это делаете? Лечите задаром, всех подряд…

Василий уставился на неё налитыми кровью глазами.

— Я принял тебя без очереди потому, что ты — с ним . Кем бы он ни был, после всего что произошло, он не может оставаться в живых. Как и все, я здесь мало что понимаю, но оттого, что на свете станет одним дьяволовым отпрыском меньше, никому хуже не станет. У меня был сын…

Кажется, Василий не хотел этого говорить. Само выскочило, как говориться. Он растерянно потёр руки; под халатом мышцы его дёрнулись. Ленка едва слышно сказала:

— Вы его убили?

Она была готова к тому, что он придушит её прямо здесь, голыми руками. Однако у хирурга разве что приподнялась бровь.

— Что за бред? Конечно, нет. Ему было шестнадцать. Он покончил с собой, три раза воткнув себе кухонный нож в грудину, а после перерезал вены на руках. Не знаю, отчего именно он умер — от того или этого — но так или иначе его больше нет. Моя жена пришла с работы всего на двадцать минут раньше меня, но когда вернулся я, её уже не было. Она зарезалась этим же ножом. Так что мне пришлось хоронить сразу двоих… не просто близких, нет — людей, которых я любил больше всего на свете. Я звонил в полицию, в скорую — никто так и не приехал. Так что, спустя сутки, я сам погрузил их в машину и отвёз за город, где и похоронил в подвале своей дачи. Всё, хватит вопросов. Ты и так знаешь больше чем нужно. Я надеюсь, что после того как мы закончим, ты уйдёшь и больше никогда не покажешься мне на глаза.

Лена закрыла глаза. Она лежала голая по пояс, одежда горкой лежала у ножек кровати, но никакого смущения не было и в помине. Возможно, с некоторыми чувствами она потеряла долю человечности, возможно даже достаточно большую — ту часть себя, которую бы это волновало, можно было так же смело вписывать в объявление «УТЕРЯННЫЕ ВЕЩИ».

Ко рту и носу приладили гибкую трубку, слышно было, как скрипнул пускающий газ вентиль. Сознание заволок дурной туман. Казалось, будто все те люди, что сидели и лежали за дверью, подползли к ней и завывают на разные лады: «Убей, вспори ей брюхо! Режь свинку, а потроха отдай нам, мы найдём им применение!» Или всё это не мерещится, а на самом деле происходит?.

Паутина в углах, похожая в белом свете на наколотый кусками воздух, беспощадные, смотанные изолентой провода, торчащие кое-где из стен как клочки щетины, потянулись к ней, чтобы опутать и задушить. Показалось, будто дом — живое существо, извергающее отработанные газы, подобно любому из нас, только она, Лена, не в желудке его, а между двух ладоней, и несёт он её, сосредоточенно пыхтя, куда-то на край мира, туда, где тайна молчаливых детей никогда не раскроется. Фоном звучал разговор хирурга и его молчаливой медсестры, звучал так буднично, будто они разговаривали о зубных щётках. Вопли и проклятья людей за дверью, тех, впереди которых Ленка невольно влезла на приём, казалось, нисколько не нарушали уединённость операционной. Как будто, пройдя через дверной проём, Ленка оказалась в другом мире. Но ведь ей придётся ещё отсюда выйти…

Низкий грудной голос врача рокотал то справа, то слева:

— Мне удалось связаться с Серёгой… у них там всё как у нас, но где-то в Польше ходячие уничтожили целую деревню. Просто пришли и убили всех взрослых жителей, можешь себе представить?

— Ухум…

— Многие бежали к нам через границу, с некоторыми Серёга разговаривал самолично… конечно, они говорят о тех событиях по-разному, мозгёнки-то помутились… некоторые вообще ничего не говорят. Молчат — и только.

— Хм…

— Он беседовал с одним стариком. Так вот, этот старик говорит, будто эти дети похожи на нацистов с поехавшими крышами. Не в том плане, что резали всех направо и налево, хотя и в этом, наверное, тоже. А в страсти к разным оккультным вещам. Они танцуют, водят хороводы… Дед рассказывал: подожгли, значит, дом, и давай водить вокруг него хоровод. И бубнят ещё что-то себе под нос. Как это можно назвать? Шаманские штучки?

— Ах…

— Правда, потом этот же дед говорил, что дом подпалили жильцы, когда убегали, чтобы ничего мародёрам не досталось. Бедняга… умом-то, наверное, совсем поехал.

— Угу…

— Ты знаешь, они пускают теперь через границу всех. Открытые границы! Кое-кто предрекал, что по-настоящему век двадцать первый наступят, когда больше не будет пограничников и паспортного контроля. Интересно, довольны они сейчас? Немного просчитались: открытые границы — это не признак цивилизации, а средневековье.

— Да, наверное…

— Подай-ка мне каретку.

— Послушай, отправь ты эту свою святую инквизицию лучше обчистить какую-нибудь больницу. Вон их сколько стоит, закрытых и без охраны. Частные клиники, опять же… как можно этой ржавой мотыгой делать аборты?

— По-твоему, они идут сюда за хорошей медициной?

— Нет, но…

Ленка поднималась с облаками горячего пара в зимнее небо, где — вот странность! — было совсем не холодно. Голоса хирурга и его медсестры медленно удалялись. Вряд ли имелось на свете хоть что-то, что могло поколебать эту гармонию.

Первым делом Игорь попытался сварить себе кофе. Всё вокруг покрывалось льдом. Звуки, казалось, существовали только здесь, в замкнутом пространстве. Были они медлительные и искажённые, будто всё вокруг было наполнено водой. Унитаз поприветствовал его звоном струи о ледяную корку. Вода в бачке превратилась в глыбу льда, и Игорь, воспользовавшись тыльной стороной молотка как маленькой киркой, добыл оттуда достаточно для приготовления напитка. Руки начали замерзать, и он влез в массивные меховые перчатки.