София Сеговия - Пение пчел

Доктор Канту воспрянул духом. Значит, он прав: чудо воскресшего Лазаря не означает окончание эпидемии и смертей, особенно если учитывать, что люди столько времени провели перед его домом, разговаривая между собой и стоя вплотную. Он понятия не имел, как долго продлится эпидемия, но теперь он хотя бы знал, что есть люди, которые выжили, – в их городе, в штате, в стране, в мире.

Для отца же Эмигдио этот день был худшим в жизни. Утром он сидел взаперти за дверями собора, в ужасе ожидая дальнейших событий. Теперь он понимал, что ему нельзя было отпирать двери, и все же он позволил себе поддаться возбуждению прихожан и с восторгом уверовать в чудо. Он сомневался, что удостоится увидеть чудо лично, но сегодня внезапно уверовал, что разделил ликование почтенных персонажей из Библии, засвидетельствовавших Божественное величие. Стал участником и даже вдохновителем восторга, захватившего в этот день горожан, лично видевших воскрешение Лазаря из Линареса. А затем, преисполненный честолюбия, ощутил себя обязанным сообщить обо всем в телеграмме, отправленной архиепископу Линареса, и теперь придется ее униженно опровергнуть во второй, и последней, телеграмме, какую ему суждено отправить в своей жизни.

Когда же он вышел на улицу, чтобы объявить собравшимся, что произошла ошибка, поскольку никто не умирал, а следовательно, и не воскресал, толпа, позабыв о священническом сане, принялась осыпать его проклятиями. Одни кричали, что он дурит им голову, другие объявляли иудой-предателем, отбирающим веру в чудо Воскресшего Лазаря. Был среди возмущенной толпы и почтмейстер Альваро, которого священнику предстояло просить еще об одном одолжении.

– Ладно, идемте, – раздосадованно пробурчал Альваро. – Отправим вашу телеграмму.

Священник поспешно удалился, преодолевая тошноту, ужас перед разъяренной толпой и отвращение к себе, и вскоре составил телеграмму следующего содержания: «СРОЧНО точка В ЛИНАРЕСЕ ПРОИЗОШЛА ОШИБКА точка ЛАЗАРЬ НЕ УМИРАЛ точка И НЕ ВОСКРЕСАЛ точка ОН ПРОСТО ВЫЗДОРОВЕЛ точка ПРОСТИТЕ МЕНЯ».

Ответ из столицы, которого ждал губернатор Нуэво-Леона, еще не пришел, и новая телеграмма удивила терпеливого телеграфиста. Между двумя телеграммами отца Эмигдио он пережил сильнейший упадок сил, размышляя о воскресшем. Он не торопился отправлять архиепископу новую телеграмму, переживая еще один упадок сил и размышляя о том, что с дурными вестями спешить не стоит и лучше дождаться следующего дня.

В не менее мрачном состоянии духа отец Эмигдио завершил свои обязанности по расследованию дела и вернулся в собор. Плотно закрыл за собой дверь и, чувствуя чудовищную усталость, прилег, чтобы скоротать последнюю ночь своей жизни. Выйдя из затвора узреть несостоявшееся чудо, он заразился не только неистовством прихожан, но и кое-чем похуже. К счастью, агония его была столь же стремительной, как у Мерседес Гарса.

Тем временем Воскресший Лазарь ел, отдыхал и набирался сил, поэтому для него этот день был вовсе не плох. Со временем он превратился в единственного в мире человека – поскольку о подробностях его воскрешения так никто и не узнал, – который получил в качестве прозвища собственное имя, данное при крещении. Это прозвище укоренилось так прочно, что очень скоро все – за исключением его брата – забыли, каким было настоящее имя Лазаря из Линареса.

Известность сопровождала его остаток жизни – он так и не нашел женщину, которая согласилась бы разделить с ним судьбу или хотя бы одну ночь. Слава несостоявшегося святого сама по себе не препятствовала поиску партнерши – неизменно находятся женщины, охочие до подобного типа мужчин, несмотря на уговоры родителей, мол, не следует с такими связываться, добра от них не жди. Пустые слова, которые никого никогда не убеждали. Но ни одна женщина оказалась не в силах принять образ того самого Лазаря – мертвого, разложившегося, воняющего мертвечиной. Несмотря на то что Лазарь вернулся к жизни, а вскоре и окончательно выздоровел, обретя вполне нормальный внешний вид, все женщины, даже Каледония Грахеда, местная дурнушка, ни за что на свете не согласились бы сблизиться с тем, кто разлагался в общей могиле и кишел червями.

Осознавая свое несчастье и дурную славу, но по-прежнему мечтая жениться, Лазарь мог бы подыскать себе невесту в окрестных деревнях, но, как известно, в таких местах новости разлетаются стремительно, а известия, подобные воскрешению Лазаря, тем более. Ни в одной деревне не было женщины, готовой ему принадлежать или хотя бы почувствовать тепло его тела в мимолетном и ни к чему не обязывающем сближении, какое случается во время танцев.

В продолжение многих лет после воскрешения и, полагаю, до самого дня его смерти, завидев Лазаря на улице, жители Линареса – как верующие, так и неверующие – радостно кричали ему вслед: «Эй, Воскресший Лазарь из Линареса!» – одновременно злословя или что-то благоговейно шепча в зависимости от степени религиозности того или иного горожанина. Совпадение его собственного имени с именем знаменитого новозаветного персонажа потрясло людей, большинство которых до знаменитого инцидента с чудесным возвращением даже не смотрели в его сторону, лишь вскользь замечая, что Лазарь – никчемный бездельник и пустой человек.

Я помню этого Лазаря. Разумеется, я не присутствовал при его чудесном воскрешении, потому что родился гораздо позже, зато видел его много лет спустя, когда от того человека, которым он мог бы стать, оставалось уже очень мало и единственное, что он собой представлял, была легенда.

Внешне ничего выдающегося в нем не было. Помню его как молчаливого старичка, медленно бредущего по улице. Очень высокого роста. Впрочем, в детстве многие кажутся очень высокими. Но какие у него были глаза – карие, черные или зеленые, – этого я сказать не могу. Какой у него был нос – курносый или с горбинкой? Понятия не имею. Я смотрел на него с восхищением, потому что в детстве очень любил всякие истории и приключения, и одна из самых чудесных и загадочных была евангельская притча о смерти и воскрешении Лазаря. По крайней мере для меня.

Честно сказать, я не знал, может ли быть более захватывающим какое-либо иное приключение, нежели путешествие в иной мир и возвращение из него. Лично я не бывал дальше семейных плантаций и Монтеррея и был уверен, что такому человеку, как Лазарь, уж точно найдется о чем рассказать. Мне хотелось знать все. Пересек ли он реку? Видел ли Харона? Боролся ли с душами из чистилища? Как выглядит лицо Бога? Но мама, вздохнув, повторяла, чтобы я и думать не смел о разговоре с Лазарем, что я несносный ребенок, которому не следует быть таким безрассудным. Настанет день, опять же годы спустя, когда я попрошу маму, чтобы она его позвала, пригласила пообщаться со мной, раз уж мне не разрешают навестить его, раз уж я не имею возможности сделать это с разрешением или без. В ту пору меня уже не слишком интересовали приключения, я лишь хотел расспросить у него, что должен сделать человек, чтобы вернуться оттуда, откуда не возвращаются.