Алан Кранк - Кормилец

Вся комната была в крови: кафель, ванна и унитаз. Марина стояла на коленях посреди комнаты лицом ко мне, и я видел ее вытаращенные черные глаза с расплывшимся на весь глаз зрачком. Заплаканное бледное лицо было измазано кровью. Ее скрюченные, как куриные лапы, пальцы тянулись ко мне. Она выглядела будто вдруг очнувшийся от наркоза и свалившийся с операционного стола больной. Оцепеневший от вида собственных кишок, вывалившихся из живота на пол, и умоляющий хирурга о помощи.

– Господи! Что случилось? Кто это сделал?

Она вдруг посмотрела куда-то поверх моего плеча. Я резко обернулся. За спиной в полумраке прихожей не было никого. Я схватил стоявшую в углу швабру (единственный предмет в ванной, который мог быть использован в качестве оружия) и вошел в темный зал. Холодный линолеум под босыми ногами сменился на теплый ворс ковра. В углу горел красный индикатор на телевизоре. Я нащупал выключатель и зажег свет. Никого. На журнальном столике среди оберток от крекеров стояли две немытые кружки. Я обещал прибраться, но забыл. Казалось, что мы пили чай в прошлой жизни. Я заглянул под диван и отодвинул занавески. Никого. Оставалась кухня. Больше ему прятаться было негде.

Меня трясло от волнения. Кровь струями била в барабанные перепонки. «Спокойно. Не давай страху овладеть тобой. Сохраняй способность критически оценивать собственные мысли». Так я говорил пациентам в периоды обострений. И теперь обнаружил, что эти слова совершенно бесполезны. Как и любые другие.

Тот, кто залез в квартиру, должен был стоять прямо за кухонной дверью. Ему просто больше некуда было деться. И скорее всего, у него в руках был нож. Возможно, даже наш кухонный нож, которым несколько часов назад я отрезал два ломтика лимона к чаю. Швабра в моих руках выглядела глупой и неуместной шуткой. Мелькнула мысль выбежать на лестничную площадку и позвать на помощь.

– Игорь, – услышал я голос Марины.

Я бросил швабру и, часто оборачиваясь, ожидая нападения сзади, вернулся в ванную.

– Пожалуйста, помоги мне подняться, – прошептала жена.

– Он на кухне.

– Здесь никого нет. – Она протянула мне руку, показывая жестом, чтобы я помог ей встать.

Я взялся за липкую ладонь. Крепко, чтобы ее рука не проскользнула. Подхватил ее под мышки и с трудом поставил на ноги. Под торчащим животом сквозь ночную рубашку просочилось огромное, почти черное кровавое пятно. Кроме крови на ткани не было ни дыр, ни порезов.

И тогда я все понял.

– Нам нужно в больницу. Прямо сейчас нужно в больницу. Я не чувствую его. Он не бьется… – Она едва шевелила губами.

Она сняла ночную рубашку и обтерлась ею. Потом залезла в ванну, повернулась ко мне спиной и включила душ. В черное сливное отверстие потекла красная вода. Мне стало неловко наблюдать за ней.

– Я пойду собираться. Только не делай горячей воду. Если почувствуешь себя хуже, зови. Ты меня слышишь?

– Да, хорошо.

Я наскоро помыл под краном испачканные кровью руки и вышел из ванной, оставив за собой открытую дверь.

Пока жена приводила себя в порядок, я скидывал вещи в два больших пакета из супермаркета. Майки, трусы, штаны, халаты – почти все, что попадалось под руку. Ненужное заберу потом. Как назло, именно в тот вечер я отогнал «шестерку» в гараж, до этого целую неделю она ночевала у подъезда. Надо было вызывать такси.

«Документы. Главное – не забудь про документы, – повторял себе я. – Полис, паспорт и ее бумажки из консультации».

Я наклонился, чтобы заглянуть на нижнюю полку, где стояла коробка с нашими бумагами, и обнаружил стопку детских вещей. Пеленки, распашонки, ползунки. Вещи были новые, с этикетками, преимущественно голубого цвета. Я не знал, что она покупает детские вещи, и не знал, что она ждет сына. Потом мне сказала теща, что это должен был быть сюрприз».

Игорь закончил с записями в начале первого. Убрал тетрадь в стол и вышел в прихожую. Дети спали, и он старался ступать в темноте как можно тише. На кухне горел свет.

Марина сидела за столом и смотрела в черноту оконного стекла. Не на собственное отражение, а куда-то в сторону. Старческая сутулая поза, измятая ночная рубашка и всклокоченные волосы со светлыми непрокрашенными корнями придавали ей усталый и болезненный вид. На столе перед ней стояла полная кружка травяного чая. Игорь коснулся рукой чайника. Тот давно остыл. Он нажал на кнопку.

– Почему не спишь? – спросил Игорь.

Жена повернулась на звук его голоса. Нехотя, как будто была занята чем-то важным и ее отвлекли. Позвали откуда-то издалека. Рассеянный взгляд медленно наполнился сознанием. Обнаружив перед собой кружку, она отхлебнула глоток и тут же поставила кружку на стол, как если бы та была для нее слишком тяжелой. Щелчок чайника окончательно вывел ее из оцепенения.

– Что? А, да, не сплю, – отозвалась она. – Медитирую потихоньку.

Игорь подошел к сушилке и взял кружку. Бросил в нее пакет мяты с чабрецом. Марина отучила его пить заварку на ночь еще в самом начале их совместной жизни. Но, к несчастью, сон зависел не только от чая.

– Ты помнишь Наташу? – вдруг спросила жена.

Игорь застыл с чайником в руке. А ты думал, это происходит только с тобой? Круг замкнулся, и все повторяется снова. Для всех.

– Да.

– Второй день думаю о ней. Мы так долго дружили, а потом вдруг разошлись. Не поссорились. Просто перестали общаться. В последний раз попрощались, как если бы собирались созвониться через пару часов. И все, с концами. Где она сейчас? Чем занимается?

Марина говорила медленно, с расстановкой, снова повернувшись к окну.

– Как будто наша дружба держалась на моем бесплодии. Вот уж и правда – нет худа без добра. Хотя с другой стороны, дружба, которая держится на несчастье одного, больше похожа на скрытое злорадство. Это я не про Наташу. Так, просто мысли вслух. Возможно, бездетность была нашей самой жирной точкой соприкосновения. Или единственной. Знаешь, что она напевала в тот день, когда я зашла к ней после первого УЗИ? Про волну, которая хлынула на берег, из «Наутилиуса»: «Нас всегда было двое, а теперь только я». Весь вечер сегодня в голове эта строчка крутится. Глупо, да?

– Нет. – Но лучше бы это выглядело глупо.

Ее слова были продолжением его воспоминаний. Игорь смотрел в лицо жене, пытаясь заглянуть под маску отрешенного спокойствия. Она все знала. Неизвестно откуда и как давно, но точно знала. А эти ее слова вокруг да около были всего лишь игрой. Сейчас она расхохочется ему в лицо.

– Наверное, это сильно запоздалое чувство вины. Знаешь, бывает, покопаешься в прошлом и думаешь: «Вот тут не надо было так». Я первая перестала звонить ей и отвечать на звонки. Тогда, после больницы, я боялась, что все снова станет как прежде. Боялась снова стать такой, как она. Бездетной.