Джезебел Морган - Иди через темный лес [litres]

Я опустила ресницы, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Мне было на удивление спокойно, даже как-то сонно, словно после отдыха на мягких перинах организм требовал относиться к нему нежнее. Стоило только вспомнить теплую кровать в светлице княгини, как веки начали слипаться. Я сладко зевнула, хотя солнце стояло еще высоко, только-только миновав зенит.

– Поспать бы, – мечтательно вздохнула я.

Волк обогнал меня, встревоженно заглянул в лицо.

– Не вздумай, – серьезно предупредил он, схватив меня за запястье. – Ты словно под чарами, сама не своя.

– Не волнуйся, – меня даже умилила его трогательная забота обо мне, – посмотри сам – лес светлый, спокойный. Что может быть безопаснее, чем вздремнуть здесь, да еще и днем, пока солнце не зашло?

– Светлый спокойный лес в Нави? – пробормотал под нос волк, упрямо таща меня вперед. – Уже тревожно!

Тревожно? Что здесь тревожного? Я всего лишь не выспалась, всего лишь хочу спать. Разве это не прекрасно – спать на нагретой солнцем земле, чувствуя, как золотые лучи скользят по векам, расцвечивая сны в ясные и светлые тона? Просто спать, никуда не спешить, не искать, не бояться? Спатьспатьспать…

Я покорно шла за ним, зевая и едва переставляя ноги. Веки потяжелели настолько, что я ощутила себя Вием – чтоб поднять их, потребовался бы целый легион чертей с вилами! Ноги заплетались, я постоянно спотыкалась и, если бы не волк, точно бы упала. В очередной раз споткнувшись, я едва не слетела с тропы. Перстень снова обжег палец болью, от которой у меня ненадолго прояснилось сознание.

Я остановилась, резко помотала головой, пытаясь скинуть с себя сонную одурь. На первый взгляд ничего не изменилось, все так же светило солнце, золотя листву под ногами, так же пахло грибами и травой. Но лес уже не казался светлым и добрым. Что-то, что я не замечала под воздействием чар, теперь превратило его в зловещее и пугающее место. Едва заметный кисловатый запах плесени. Тонкие нити гигантской паутины между высохших деревьев. Исчерканная огромными когтями кора, вся в наплывах застывшей смолы. Трупики птиц на обочине.

– Бежим отсюда, – разом севшим голосом велела я. – Бежим, пока я снова не начала засыпать!

И мы побежали. Тропа тоже изменилась. Раньше она была ровной и широкой, словно из года в год сотни людей протаптывали ее, выбирали с нее камни, сметали мусор, чтобы идти спокойно, не спотыкаться на каждом шагу. Теперь мы едва ноги не ломали на кочках и валунах, а под листьями коварно прятались корявые, вылезшие из земли корни.

Сонная одурь возвращалась, и я бежала все медленнее и медленнее; приходилось останавливаться, щипать себя, чтобы боль привела меня в сознание. Но с каждым разом ее воздействие ослабевало, и волк уже не отпускал моей руки, когда я замедляла шаг. Мысли о лесе, об опасности, даже о сестре отошли на второй план, словно подернутые дымкой. Мне хотелось лечь и уснуть. Почему-то перед глазами то и дело вставал жертвенник с перекрестка. Я же очистила его ото мха, солнце согрело камень, и лежать на нем теперь почти так же приятно, как на пуховой перине. Надо только вернуться и улечься, впитывая его тепло. Как раз до заката успею выспаться, отдохнуть и согреться…

– Куда? – охнул волк, когда я качнулась назад по тропе, вырывая из его ладоней руку. Я уже не соображала, кто это рядом со мной и куда тащит. Я хотела только вернуться к жертвеннику, лечь на его гладкую теплую поверхность, по которой так приятно водить рукой, прижаться к ней щекой и устало закрыть глаза. И заснуть.

И не просыпаться.

– Прости, соколица, – пробормотал волк, словно решившись на что-то страшное, и отвесил мне звонкую оплеуху.

Голова мотнулась, как у тряпичной куклы, в черепе зазвенело, а под закрытыми веками вспыхнули острые искры. Я тихонько вскрикнула, пытаясь унять непрошеные слезы обиды, прижала ладони к горящей щеке.

– Прости, – снова забормотал волк, прижимая меня к себе. – Тебя нужно уводить отсюда, и быстрее.

Я кивнула, размазывая слезы по лицу пополам с соплями. Было горько и обидно, хотя я и понимала, что волком руководили только благие намерения. Нет, на меня и раньше поднимали руку – та же мать, дурея без ежедневной порции алкоголя в крови, срывалась на мне и Марье, пока я не пересилила себя, пока не сломала заложенное обществом безусловное уважение, почти почитание родителей, и не научилась давать сдачи. Но еще никогда легкая оплеуха не была настолько обидной, ибо от волка я ожидала ее меньше всего.

– Идем, – с трудом сдерживая всхлип, кивнула я. – Меня тянет жертвенник, надо отсюда выбираться.

Это все лес, твердила я себе, это только он. Я ведь не настолько глупа и чувствительна, чтобы в жесте помощи увидеть лишь предательство. Это лес меня путает, его чары туманом заползают в мысли, убивают доверие. Но в ушах звучал надтреснутый голос Яги: «Нет в Навьем царстве друзей и возлюбленных, только обман», – и я уже не могла убедить себя.

Волк встревоженно заглянул в мое лицо, но промолчал, быстро зашагал вперед. Я шла за ним, постоянно сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя красные лунки. В голове пульсировало, дыхание перехватывало, словно воздуха не хватало. Паутины на деревьях становилось все больше и больше, да и солнечный свет уже почти не проникал на тропу. На колючих кустах соблазнительно алели крупные ягоды шиповника и барбариса, синими и красными огоньками блестели плоды жимолости и волчьего лыка.

Через пару сотен шагов, когда тропа совсем истончилась, превратившись в едва заметную паутинку, нам навстречу попался согбенный дедок с коробом на спине. В сухих сморщенных ладонях он нес ягодки и чуть ли не плакал над ними. Вид у него был такой трагичный и несчастный, что против воли вызывал жалость.

– Ох, детоньки, – закряхтел он, подслеповато сощурившись, когда волк настороженно остановился за несколько шагов до него. – Пожалейте старика, не откажите в помощи. Собирал я ягодки для внучков моих, да лукошко свое потерял! Сколько ни хожу, найти не могу, глаза совсем плохие стали, тропу еле различаю!

По морщинистой щеке старика скатилась слезинка, сорвалась на землю. Лист, на который она упала, тут же сморщился и почернел, покрывшись плесенью. Волк совсем по-звериному сгорбился и зарычал. В человечьем обличье получилось не убедительно, но старичок все равно попятился.

– Ох, не сомневайтесь, я отблагодарю! И ягодок сладких отсыплю, и без помощи не оставлю, на большую дорогу выведу, и в селе хлебом-солью угощу! Только не оставьте в беде, отыщите мое лукошко!

Слух царапнуло всего одно слово, и жалость к старику мигом испарилась. Я усмехнулась и резко ответила:

– Нет, дед, ни свою помощь не предложим, ни твою не примем. Иди куда шел!